Ханиф-скульптор, да не оскудеет твоя рука

Понедельник. Один из уходящего июля. Сегодня город полон чудаков. А может, он всегда такой? Просто мы живем, не поднимая головы, не замечая друг друга.

Хмарь, которая наползла со стороны ХМАО, уже который день морочит нам голову и тревожит душу. И который день не покидает Уфу и Бог знает, сколько еще будет висеть над республикой. Впрочем, она висит уже над Москвой.

А тут вдруг навстречу тебе по улице Октябрьской революции топает толстушка с тремя детьми — ведет малышей за руку. И песню поет. То ли мама, то ли няня, то ли тетя приехала из деревни к племянникам нянчиться. Ведет их мимо бронзового Акмуллы, что под плакучими ивами — тот тоже не одинок, у него в послушниках двое — мальчик и девочка. У безмятежной толстушки-квочки под крылышком беспокойное и озорное племя.

Акмулла безмолвен.

А толстушка вполголоса:

Из далека долга

Течет река Волга.

И получается у нее не хуже, чем у Людмилы Зыкиной.

Дети зачарованно слушают. Да что они!

Кажется, даже бронзовые мальчик и девочка отвлеклись от Акмуллы…

Люди оглядываются. Им, наверное, хочется, пойти за этой безмятежной женщиной и подхватить вслед за нею:

Течет река Волга,

Конца и краю нет.

Но не идут. Только провожают завистливым взглядом.

У всех дела.

Все на работе.

Все спешат.

У фонтана «Семь девушек» в Театральном сквере возле оперного среди почтенной и ухоженной публики — другой чудак. Не менее живописный и колоритный. В шерстяной кофте, спортивных брюках с лампасами, одна штанина задрана до колена, перевязанного красной тряпкой. В руках пакет с каким-то барахлом и какой-то складной стульчик. Короче, бомж. Нарезает круги вокруг фонтана. Во что-то всматривается. Затем наклоняется над водой, потом вообще ложится на мраморный парапет и, засучив рукав своей зимней кофты, запускает в фонтан худую руку.

— Не утони, — прошу я парня.

Тот, перевесившись, улыбается мне оттуда, снизу, чуть ли не из фонтана. Лицо у него молодое, прокопченное на солнце, забрызганное каплями воды, глаза серые, смеющиеся, передних зубов нет. Он нисколько не смущен:

— Нет, не утону. Вот, деньгу зашибаю.

Держу его все-таки за грязную штанину и оглядываюсь: нет ли рядом стражей порядка? Теперь мы сообщники: помогаю парню «зашибить деньгу».

Он, неожиданно веселый и жизнерадостный, нарушает привычный образ забитого, во всем виноватого бомжа.

Люди смотрят на него и тоже улыбаются. Может, они тоже не прочь с головой — эх, была не была! — залезть в фонтан и там поискать монету. Мальчишки на него смотрят с завистью. Взрослые тоже.

Имя неприкаянного и блуждающего в водах фонтана — Ханиф. Он чем-то смахивает на бродягу по имени Макар-чудра. Не ручаюсь, но, наверное, горьковский Макар-чудра из позапрошлого века был таким же — пропаленным на солнце, жизнерадостным, беспечным, никому ничем не обязанным.

Парень распрямляется, встает на ноги и идет дальше по кругу, вглядываясь сквозь пенные струи, где бы ему сверкнула еще какая монетка.

Ханиф-бродяга в шерстяной кофте и спортивных штанах с лампасами, наверное, не подозревает, что эти монеты ему — от другого Ханифа. Есть ведь Ханиф-скульптор, художник Хабибрахманов, создавший эту композицию в центре Уфы.

Одно имя на двоих, а какая разница в судьбе.

Один дарит людям красоту и отдохновение. Другой, полюбовавшись, просто собирает монеты из его фонтана. Монеты, конечно, брошены беспечными гражданами на счастье. Получается, на пропитание вот таким, как жизнерадостный Ханиф.

Да не оскудеет рука Ханифа.

Да не опустеет рука Ханифа.

У какого из них? Да у обоих!