Ночные прелести Парижа

Тогда еще в Париже не рвались бомбы, и по улицам можно было гулять без всякой опаски. Даже по Пляс Пигаль и бульвару Клеши, наводненным сутенерами, проститутками и личностями, чьи физиономии не обещали ничего хорошего. Туристов, как носителей серьезных денежных сумм, категорически не трогали. Впрочем, мы с моим спутником, партийным функционером районного масштаба, особой толщиной кошельков похвастать не могли, но все равно намеревались потратить часть своих скромных франков на знакомство с центром разврата и порока. Юрий Григорьевич, маленький юркий дядька, руководил мной, как на заседании бюро горкома, заставляя переводить ту или иную вывеску со скабрезными картинками. Он меня совершенно замучил намерением отыскать самый дешевый стриптиз, и когда, наконец, таковой отыскался, Юрий Григорьевич достал из-за пазухи початую бутылку «Столичной», купленную еще в Москве, и мы сделали из нее по доброму глотку.

— Ну что, народ к разврату готов? — бодро спросил меня мой партийный лидер и распахнул дверь. Это был, наверное, самый дрянной на всей Пигаль пип-шоу, пахнущий дешевыми сигаретами «Голуаз» и немытым сортиром.

В центре сумрачного зальчика находился круглый вращающийся подиум, вокруг которого располагались тесные зашторенные кабинки. Похоже, мы были за ночь первыми посетителями этого жалкого заведения, потому что кассирша с лицом и голосом Фаины Раневской встретила нас, как родных. Содрав с каждого по сто франков (стоимость портативного магнитофона), она вручила нам билетики с изображением пышных грудей и номерами.

Оказалось, что цифра «четыре» на моем билете не имела никакого отношения к женским прелестям и обозначала всего лишь номер кабинки. Я вошел в нее, и маленькое квадратное окошечко поползло вверх. Вспыхнул свет, и на подиум, зевая и почесываясь, вышла худая, как вобла, негритянка. Бюст у нее был явно не четвертый номер. Если быть честным до конца, то бюст отсутствовал вовсе. Поэтому сначала я принял стриптизершу за чумазого подростка из какого-нибудь парижского предместья, и только приглядевшись, по ряду очевидных признаков распознал в ней женщину. Та тем временем сбросила с себя какие-то обноски и стояла голая, переминаясь с ноги на ногу. Сделав над собой еще одно усилие, я понял, что это она танцует.

Рядом, за тонкой стеной соседней кабинки, пыхтел и повизгивал мой спутник. Мне захотелось с размаху ударить кулаком по перегородке и заорать: «Юрий Григорьевич, вам не кажется, что нас обманули?», но в это время негритянка подняла правую руку вверх, а левой почесала под мышкой. Потом собрала тряпки и ушла, оставив меня догадываться — то ли это было последнее эротическое движение, то ли ей просто захотелось почесаться.

Мы вышли под мелкий парижский дождик, и я признался партийному боссу, что никакие пропагандистские акции, никакие агитационные мероприятия не возбуждали во мне столько ненависти к капитализму, как этот сеанс стриптиза. Было до боли жаль ста франков, и только знакомый вкус «Столичной» слегка поправил упавшее настроение.

Юрий Григорьевич предложил поискать что-нибудь более приличное, но чем дальше удалялись мы от «неприличного» пип-шоу, тем выше становились цены на разврат. Наконец, мы набрели на сиявший огнями порнотеатр со стоимостью билетов в районе тысячи франков. Над входом висела гигантская афиша, которую при беглом взгляде можно было принять за изображение общественной бани, битком набитой людьми обоего пола. Более подробное рассмотрение позволяло понять, что народ на афише делает все что угодно, но только не моется.

Мы вошли в роскошно оформленный холл, по которому фланировала пестрая публика. Среди зрителей ходил юноша в форме гостиничного стюарда, но без трусов, и бесплатно раздавал программки. Последние были похожи на малоформатные порножурналы с фото самых пикантных сцен из будущего представления. Юрий Григорьевич решительно направился к «стюарду».

— Сувенир? — спросил он юношу и ткнул пальцем в солидную стопку программок, лежащих на стойке неподалеку.

— Уи, — кивнул «стюард» всем, что у него было, и протянул гостю одну программку.

— Мерси, — ответил Юрий Григорьевич, сгреб всю пачку и на глазах разинувшего рот парня выскочил на улицу. За углом мы по-братски поделили добычу и решили, что с развратом пора заканчивать.

Усталость и «Столичная» брали свое, и через полчаса блуждания по переулкам мы поняли, что заблудились. Было уже глубоко за полночь, я еле волочил ноги и несколько раз порывался взять такси, но Юрий Григорьевич из жадности категорически отказывался оплачивать свою часть расходов, а везти его задарма мне не хотелось. Наконец, потеряв всякую надежду сориентироваться на местности, мой спутник обратился за помощью к двум девицам вполне определенной наружности. Те, было, попытались увлечь нас в «райские кущи», но, сообразив, что мы нищие советские туристы, из жалости взялись указать нам путь.

По дороге Юрий Григорьевич несколько раз доставал из кармана бутылку, так что к отелю мы подошли в обнимку с девчонками и распевая «Подмосковные вечера». Где-то между пятым и шестым прощальными поцелуями дверь отеля распахнулась, и мы с ужасом увидели Ребекку Кирилловну, пресс-секретаря союзного министра, возглавлявшего нашу группу. Фактически группой руководила она, добиваясь от нас железной дисциплины и высокого морального облика. Фигурой и манерой двигаться и говорить эта женщина напоминала немецкую самоходку «Фердинанд» времен Курской битвы. Излишне говорить о том, что Ребекку Кирилловну все очень боялись, включая и самого министра.

Юрий Григорьевич вдруг растаял в воздухе, словно сиреневый туман, и я остался один в обнимку с двумя парижскими проститутками, весь измазанный помадой и с порнографическими программками, торчащими из карманов. Девчонки поняли, что назревает нечто нехорошее, и тоже поспешили ретироваться. Весь удар чудовищной машины я принял на себя.

На следующий день группа была в курсе моих ночных приключений. Даже сам министр подсел ко мне в автобусе и как бы ненароком спросил, действительно ли француженки отличаются от наших, а если да, то по каким параметрам. Я принялся торопливо объяснять, что ни с какими француженками дела не имел, что просто гулял по ночному Парижу (Юрия Григорьевича я выдавать не стал) и заблудился, а девушки любезно согласились меня проводить.

— Да верю я вам, — сказал министр, — что вы так волнуетесь? Кстати, сколько у них это стоит?

На несколько дней я стал объектом крепких мужских шуток и подколок, сначала расстраивался, а потом махнул рукой, и к концу долгой наполненной событиями поездки эта история забылась. И только Ребекка Кирилловна по-прежнему относилась ко мне, как к морально нестойкому типу.

Наконец, пришло время отправляться в обратный путь. Вечером, накануне отъезда, я решил заранее собрать чемодан. Утром нас ждали торжественный прием в министерстве промышленности Франции и скорый отъезд в аэропорт. Я разложил многочисленные покупки, чтобы поаккуратней упаковать их, открыл чемодан и увидел тугой сверток, обернутый в пергаментную бумагу и перетянутый суровой ниткой.

Черт, как я мог забыть! Дело в том, что накануне поездки в мой собкоровский корпункт явился бабай в шерстяных носках и калошах. Вытирая лицо тюбетейкой, он сообщил, что прибыл из далекой деревни Султанаево, откуда родом и его любимая дочь Аклима. Несколько лет назад она вышла замуж за француза, который вместе со своими коллегами строил в Уфе завод коммутационной аппаратуры, и теперь живет с супругом в Париже. И не мог бы я передать Аклиме ее любимое лакомство — копченого гуся, за что вся родня будет благодарна мне по гроб жизни. Телефон и адрес прилагаются.

Гуся пришлось взять, и теперь я, костеря себя за забывчивость, набирал номер телефона землячки. Время было позднее, и я попросил ее как можно быстрее приехать ко мне в гостиницу и забрать посылку с родины. В мгновение ока примчавшаяся Аклима оказалась симпатичной татарочкой, тараторившей без умолку. Сейчас мы поедем ко мне домой, трещала она, я соберу сувениры для братишек и сестренок, потом мы поужинаем, и я отвезу вас обратно, и не вздумайте отказываться, в кои веки приехал в Париж земляк, муж все равно в командировке, так что нечего стесняться, она покажет мне дом, оранжерею и бассейн, где я, если захочу, смогу поплавать, и успею я на свой торжественный прием, никуда он не денется. Словом, она почти силком затолкала меня в свой «Пежо», и через 40 минут я бродил по уютному трехэтажному особняку, увешанному цветами и картинами. Меня очаровал доселе неведомый мир сытого европейского благополучия, и, накормленный изысканным ужином и перепробовавший практически все содержимое домашнего погреба, я позорно заснул на берегу пронзительно голубого бассейна, укутавшись в мужнин халат.

Утром я открыл глаза и, взглянув на часы, с ужасом понял, что прием уже начался, а меня на нем нет. Ну и что, подумаешь, немного опоздали, продолжала трещать Аклима, как будто и не останавливалась со вчерашнего вечера, сейчас мы сядем в машину и вмиг долетим до этого министерства, и никто даже и не заметит моего отсутствия. Но ночной Париж — это не Париж утренний. Мы несколько раз застревали в пробках, прежде чем Аклима остановила машину у высоких торжественно распахнутых дверей. Наша делегация уже стояла возле них в ожидании автобуса, и когда я, держа в руках многочисленные пакеты с сувенирами для родственников Аклимы, выбрался из «Пежо», мужики в немом восторге уставились на меня. У них на глазах яркая француженка, плача, обняла меня, несколько раз поцеловала и укатила, взвизгнув протекторами. И я остался опять стоять один перед Ребеккой Кирилловной, измазанный помадой и тушью.

— Ну что ж, — сказала женщина-танк таким тоном, от которого меня бросило в дрожь, — вы, по своему обыкновению, провели ночь в обществе парижской проститутки.

— Это совсем не то, что вы думаете, — пытался я защищаться, — это моя землячка из Башкирии.

— У-у-у, — завыл от смеха министр и, чтобы не упасть, прислонился к стене.

— А что вы смеетесь? — возмутился я. — Это действительно так. Ее зовут Аклима.

— Гы-ы, — заржали остальные мужики.

— «Клима», — источая презрение, сказала Ребекка Кирилловна, — это духи, которыми пользуются французские кокотки.

— Не «Клима», а Аклима, — продолжал я защищаться. — Это имя девушки. Она родом из деревни Султанаево.

Министр, не в силах произнести ни слова, стал жестами просить меня хоть немного помолчать, а то ему сейчас станет плохо. Но я, обиженный хохотом присутствующих, продолжал доказывать свою правоту.

— Да, ее родня попросила передать ей посылку, и я привез копченого гуся.

— Во-первых, — холодно спросила Ребекка Кирилловна, не разделявшая общего веселья, — что вы имеете в виду под словом «гусь», а во-вторых, почему он у вас копченый?

С людьми началась истерика, и они, поддерживая друг друга, полезли в подъехавший автобус. В салоне мы продолжали препираться с Ребеккой Кирилловной, и после каждой реплики на публику нападал очередной приступ хохота.

В качестве последнего аргумента я достал фотографии, которые Аклима велела передать родне. Как назло попалась та, на которой моя землячка в купальнике позирует на фоне бассейна.

— Уберите свою порнографию! — заорала пресс-секретарь, выходя из себя.

— Ух ты! — воскликнул кто-то, рассматривая снимок, — ему даже карточки успели напечатать. Вот это сервис!

Я понял, что ничего доказать не смогу, плюнул и отвернулся к окну. В конце концов, совесть моя была чиста, а если эти люди в меру своей испорченности вообразили себе бог знает что, это их проблемы, а не мои. И мы с Аклимой здесь совершенно ни при чем.