Трамвай — желание

Хочу в Одессу. Не в эту, украинизированную самостийными «жовтоблокитными», доказавшими свою самобытность авариями канализационного коллектора, после которых знаменитые одесские пляжи превратились в шаланды, полные фекалий, нет. И не в ту, что превратили в крематорий. Я хочу в ту, далекую, «догорбачевскую» Одессу, пахнущую жареными каштанами и наполненную интернациональным русско-еврейско-украинско-татарским бытом. И хотя, как утверждает Жванецкий, этого городка давно уже нет, память все возвращает и возвращает меня обратно…

Это был год 40-летия Победы. Мы стояли в жаркий июльский полдень на привокзальной площади и озирались в поисках какого-нибудь транспорта. Мы — это я, журналист «Молодежки», и очаровательная посланница башкирского комсомола, чей дед в 1944-м погиб, освобождая Одессу от фашистов. Тогда, на завершающем этапе Ясско-Кишиневской операции, здесь полегло почти 300 тысяч человек, и теперь Одесса благоухала вокруг нас благодаря их обильно пролитой крови.

Ехать предстояло в гостиницу, и я, повертев головой и не обнаружив городского транспорта, направился к стоянке такси. Возле ближайшей машины торчал чубатый парень и лузгал подсолнух. Пока я шел к нему, он внимательно изучал мой совковый прикид, наконец, поднял глаза от сандалий фабрики «Скороход» и сказал, опережая вопрос:

— Юноша, я таки вас свезу в один конец, но у вас не станет денег вернуться к себе на Урал…

И тут же сорвался в сторону яркой парочки — пожилого фирмача в потертых джинсах и его грудастой спутницы, в которой без труда угадывалась винницкая казачка, приехавшая в Одессу для налаживания международных половых контактов. Дед что-то шептал ей, передавая таксисту объемный кофр, весь заляпанный наклейками, а «пампушка» хохотала с ярко выраженным украинским акцентом.

— Ваш транспорт скоро будет, — крикнул нам водила, распахивая дверь перед клиентами, и кивнул в сторону трамвайной остановки.

— И правда, — сказала моя спутница, — поедем на трамвае. А на деньги от такси лучше фруктов домой привезем.

Досаду от общения с наглым таксистом скрасило то, что остановка была пуста. «Вот хорошо, — подумал я, — сейчас сядем в свободный вагон и прокатимся по Одессе. Из такси-то что увидишь». Очень хотелось пить и мороженого, но я боялся отлучиться, надеясь, что трамвай вот-вот подойдет.

Через 40 минут стояния на солнцепеке я вдруг обнаружил себя стиснутым в плотной толпе таких же, как мы, пассажиров, с такой же надеждой глядящих за горизонт. Толпа не проявляла никакой тревоги и раздражения и делилась примерно на две половины: первая обсуждала матч «Черноморец» — «Динамо» (Киев), вторая — цены на Привозе.

— Да, я тоже когда-то была молодая, — ворковала необъятная тетка в пятнистом сарафане, — но проси мой папа за меня такое приданое, сколько стоит сейчас молодая картошка, я б до сих пор была старой девой. А у меня пятеро, и все жеж просят есть…

— Если это футбол, — рассуждал рядом колоритный одесский старик, — то моя теща — Майя Плисецкая. Ты видел, как танцует моя теща? Нет? И упаси бог. Я видел, и уже семь лет на инвалидности. Мне бросить палку, выйти на поле, и я сыграю лучше, чем эти лишенцы. То же позор — пропускать голы от человека по фамилии Блохин!..

Вдруг рядом возник рыжий дядька в соломенной шляпе, прижимающий к груди картонную коробку со щенками. Очаровательные пушистые комочки пищали и тыкались друг в друга, как пассажиры на тесной остановке.

— Ой, какие славные, — воскликнула моя спутница и попыталась погладить одного из щенков.

— Ой, берите их, робяты, ой, берите, недорого возьму, — взвился дядька. — Дывитесь, яки малэсеньки. Дюже удобно: хоть варить, хоть храться.

— Как варить? — ужаснулась девушка.

— Та я ж бачу, шо вы корейцы, — сказал дед, видимо, имея в виду восточный тип лица моей спутницы.

— Сам ты кореец, — возмутился я. — Мы из Уфы.

— Дядько, ты шо, сказився? — встрял какой-то парень, — Уфа ж в Монголии, а там собак не едят…

Но не успел я объяснить, где находится моя родина, как из-за мощенного булыжником косогора показался трамвай. Вид этого раненого таракана, ползущего к месту своей кончины, ужаснул меня до глубины души. Трамвай, влекомый электричеством и честным словом тех, кто его изготовил много лет назад, был сделан из досок и двигался со скоростью загнанной черепахи, проигравшей свое последнее дерби. Доски тряслись и стукались друг о друга, словно кости доисторического ящера, — будто в музее, где их выставили, поднялся страшный сквозняк.

Это был знаменитый одесский трамвай, предмет любви и гордости каждого одессита. Его ласково называли «Яша», в нем никто и никогда не брал билетов, как не берут билетов в открытый летний кинотеатр, поскольку зачем платить деньги, когда из-за забора и так все видно. Я наблюдал его первый и последний раз в жизни и теперь уже не забуду никогда.

Трамвай подполз к остановке, и двери его расползлись, как швы на теле старого гладиатора. Салон был набит пассажирами так, что казалось, будто люди лежат там штабелями. Глядя в эти джунгли переплетенных рук и ног, я понял, что ни один из 80-ти стоящих на остановке в трамвай войти не сможет. Но толпа, похоже, была иного мнения. Она подняла нас с девушкой и принялась втискивать в вагон, стонавший, как живое существо. Никто не желал оставаться снаружи, и люди помогали друг другу самыми разными частями тела, словно выполняли нелегкую, но объединяющую всех работу.

Тяжелее многих пришлось пожилым людям. Какая-то бабушка, прижатая двумя мускулистыми парнями, как шпала рельсами, воскликнула:

— Молодой человек, оставьте елозить по мне, у меня уже есть мужчина!

— Шо вы себе придумали, мамаша, — возмутился парень под взглядами смеющихся пассажиров. — Я вас отнюдь не жажду!

— Тогда уберите руку!

— Какую — эту или эту?

— Вот эту.

— То ж не моя!

— Тогда узнайте чья и уберите!

Тут раздался голос вагоновожатого, искаженный шипящим динамиком:

— Граждане пассажиры, чтоб я поехал, пока вы не закроете двери!

После нескольких неимоверных усилий двери таки закрылись со склеротическим скрипом, но трамвай по-прежнему стоял.

— Скажите там, что все закрылось, пусть он едет! — закричала бабуля куда-то в слипшуюся массу.

Вагон не двигался.

— Скажите этому душегубу, чтоб он увидел во сне мои ноги: или пусть едет, или я не знаю! — завопила женщина уже на грани истерики.

И вдруг парень, уязвленный несколько минут назад, ехидно произнес в полной тишине:

— Мамаша, шо вы кричите? Мы ж во втором вагоне.

От смеха пассажиров трамвай задрожал… и тронулся…

Если верить Жванецкому, той Одессы уже нет. А опустевшее пространство, как известно, имеет свойство заполняться чем-то другим. В последний свой приезд в этот город, как раз накануне Дня Победы, я застал на Дерибасовской шествие с транспарантами «Гетъ москалiв!». Над толпой развевался флаг с трезубцем и мелькали нарукавные повязки с какими-то знаками. Я подумал: одеть бы еще шествующих в соответствующую форму — и один в один архивный снимок: «Дивизия «Галичина» принимает присягу Адольфу Гитлеру».

Стайка немецких туристов с ужасом смотрела на вскинутые вверх руки. Еще бы: на родине Гитлера за такое сегодня сначала лупят дубинками, а потом надолго сажают в тюрьму. Вот удивился бы дедушка моей тогдашней спутницы, увидев эту демонстрацию, прилежно охраняемую милицией. Но ему повезло: он не увидит этого позора, потому что погиб в здешних местах уже 60 с лишним лет тому назад.