В августе 91-го

Нет, я не испытываю гордости от того, что был участником тех событий. Нет, я не встречал на баррикадах пьяных и отмороженных ублюдков. Нет, я не хотел бы повторения этих событий.

Вот три наиболее частых ответа, которые мне приходится давать, когда меня просят вспомнить о событиях августа 1991-го года. Это были дни, когда взрослые люди цинично монетизировали наш юношеский максимализм. До сих пор не забуду, как 19-го августа мой тесть заявил мне:

- А ты почему не на баррикадах?! Сегодня, когда решается судьба страны, ты тут со своими газетами возишься...

И я пошел на баррикады. А тесть, кстати, уехал в Питер водку пьянствовать с друзьями и потом долго еще мне пенял:

- Это вы все в августе намутили, продали страну за американские тугрики.

Вот так я получил очень ценный опыт. Никогда не верь тем, кто так легко рассуждает о благе страны.

Конечно, мое поколение родившихся в 60-х было поколением безверия. Всё, о чем нам твердили с детства, девальвировалось на наших глазах. Мы были циниками, любимым анекдотом у нас было: «Как решить проблему дефицита в СССР? – Объявить войну Швеции и сдаться на третий день. Пусть кормят». Все это так. Но никто из нас не предполагал, что нельзя просто так уйти с мировой сцены. Бывших противников не бывает, и новая Россия все равно никогда не будет полноправным членом мировой элиты. Никто из нас не предполагал, что страну растащат по суверенным закоулкам, а мы сами все 90-е годы будем банально выживать, позабросив свои дипломы, мечты и надежды.

Но это все было позже. А пока я мчался на такси по Люсиновской в Дом аспиранта и стажера МГУ, чтобы собрать отряд на баррикады.

Таксист тогда спросил:

- Так вы что? За этого Ельцина, что ли, агитировать едете?

- Да плевать нам на него, - ответил я. – Ты рожи этих гкчпистов видел? Они же по жизни неудачники, что они могут стране-то предложить? Мы за то, чтобы страна жила по закону, по Конституции. Поэтому сейчас мы с Ельциным. А если он начнет ее нарушать, то и его скинем.

Наивный идиот. Эти люди шли к власти вовсе не для того, чтобы потом играть в Конституцию. И это через два года мне было продемонстрировано очень наглядно, когда я ползал под обстрелом из крупнокалиберного танкового пулемета по площади Свободной России.

На баррикадах, вопреки устоявшемуся мифу, царил сухой закон. На центральной лестнице Белого дома был импровизированный КПП, и там каждый приходящий подвергался шмону. Если находили спиртное, оно тут же разбивалось о ступеньки лестницы, а нарушителя пинками отправляли домой. Первое спиртное на баррикадах, в очень скромных количествах, появилось лишь 22-го августа. То есть тогда, когда уже все было ясно, и мы принесли из дома по бутылке на отряд, чтобы помянуть трех погибших пацанов из «полтинника» (так назывался отряд из десантуры и «афганцев»).

Вообще, вспоминая ночь «штурма», я испытываю странное неоднозначное чувство. С одной стороны, мы действительно тогда были готовы лечь костьми под ноги наступавших. А с другой... С другой все происходившее напоминало очень хорошо срежиссированный спектакль. Ровно в полночь с 20 на 21 августа по громкой связи нам сообщили, что скоро будет штурм. После чего по всей площади Белого дома включилась иллюминация, стало светло, как днем, из репродукторов же зазвучало шевчуковское «Не стреляй!» А с последним аккордом песни был выключен весь свет, и в темноту стали проникать рыкающие звуки далекой техники. Это все было настолько красиво, кинематографично, что сегодня я понимаю, что без хорошего сценариста дело не обошлось.

Потом до нас донеслось «Убийцы!» Это сегодня я знаю, что никакого штурма собственно и не было, техника просто шла на патрулирование московских улиц. Это сегодня мне жаль ребят, которые оказались в ослепленном и подожженном БТРе, который метался по путепроводу, пытаясь вырваться из разъяренной толпы. Тогда же мы знали одно: советская машина забуксовала на трех смертях и тут же сдалась.

Никто из нас не был потом на Лубянке, где под свист и аплодисменты толпы снимали с пьедестала «Железного Феликса». В этот момент мы просто спали. Спали в промокших полиэтиленовых импровизированных палатках. Было странное чувство, словно мы повернули историю. Мы еще не понимали тогда, что это история использовала нас, словно тряпичные игрушки на детском утреннике.

Через год, когда собирались наши отряды на годовщину, мы не досчитались половины бойцов. А еще через год, не сговариваясь, оказались на тех же баррикадах у Белого дома, только это была уже совсем другая пьеса, совсем с другим страшным и кровавым сценарием.