Мы упустили шанс сделать День России настоящим праздником

Сегодня, когда публикуется эта колонка, все мы вышли на сокращенную рабочую неделю после длинных выходных. Если же спросить, в честь чего были длинные выходные, значительная часть из нас помедлит с ответом. Таких национальных праздников, от которых россиянам ни холодно, ни жарко, два в году, и их знают, в основном, по датам, а не по названиям. Это 12 июня и 4 ноября. Причем официально оба как бы и должны составлять, по мысли их учредителей, ядро национальной гордости. Но вместо этих пустых, по сути, дат эту нагрузку несет один День Победы.

12 июня — День России, 4 ноября — День народного единства. Судьба этих праздников явно не сложилась, и уж точно не идет ни в какое сравнение с тем, как французы или американцы празднуют свои июльские (в обоих случаях) аналоги. История возникновения «красного дня» 4 ноября вообще загадочна. Первоначально было 7 ноября — день Октябрьской революции, всегда отмечавшийся наиболее пышно: немногие помнят, что военные парады на Красной площади несколько десятилетий были ноябрьские, а не майские. Как-то прижился этот праздник и у людей, его отмечали за домашним столом даже те, кто не был фанатом советской идеологии. Как ни странно (в контексте риторики о разрушительных 90-х и о реформаторском зуде), именно Ельцину удалось поступить тут мудро и нейтрально. Он сделал 7 ноября «Днем согласия и примирения», и хотя россияне не слишком интересовались официальным календарем, застольная традиция сохранилась, не разрушенная новой властью. Казалось, всех все устроило, но не тут-то было. В 2004 году власть вдруг провела кампанию против 7 ноября, который «не стал днем согласия», и перенесла праздник на три дня назад, привязав это к освобождению Москвы от польской интервенции в 1612 году и окончанию смуты. Никто не понял, что вдруг случилось и зачем это надо. Середина «нулевых» как раз проходила под знаменем примирения с советским прошлым: вернули гимн, заявили о «величайшей геополитической катастрофе» (это про распад СССР). В отличие от 90-х, коммунисты уже не контролировали парламент и не представляли никакой угрозы правящей партии: кого в Кремле мог напугать вконец побледневший (гораздо больше, чем сейчас) призрак 1917 года — загадка. Что касается нового праздника, то люди ничего не испытывали по отношению к 1612 году, многие так и продолжили праздновать 7 ноября, и уж точно никто не стал накрывать стол к 4-му.

С 12 июня эта неопределенность длилась еще дольше — с начала 90-х. Собственно, уфимцам этот праздник в российском контексте тем более не знаком. Когда тот же Ельцин установил его в качестве нашего аналога американского Дня независимости, Башкирия находилась на пике борьбы за полный суверенитет. Тогда в Уфе вообще предпочитали не упоминать, что республика является субъектом РФ. Помню, как-то на уроке истории речь зашла, и для многих моих одноклассников вообще было откровением, что мы до сих пор входим в состав России: о чем говорить, если и в газетах Башкортостан называли независимым государством. Я уверен, что День города, сразу полюбившийся уфимцам (салют!.. году в 95-м это была такая экзотика! — как в Москве!), установили на 12 июня именно затем, чтобы заглушить даже новость, что и в масштабах России это какой-то праздник. Так что стоит ли винить уфимцев, что о существовании какого-то дня России многие из них узнали с большим опозданием. Но ведь и в других регионах праздник не прижился.

Это сегодня ему худо-бедно придумали какое-то наполнение — типа вручения госпремий. Аж до 2002 года он официально назывался вовсе не «День России», а, внимание, «День принятия декларации о государственном суверенитете РСФСР». Пример редкой неудачи со всех точек зрения, в том числе и формальной: тяжеловесность, бюрократическое громыхание, сразу два невозможных для живой речи слова, не считая «РСФСР», означающего для носителей русского языка какую-то архивную пыль типа ВЦСПС. Главная же проблема заключалась в содержании. Где-то год-полтора те граждане, кто успевал уследить за политическими бурями, еще могли объяснить смысл этой декларации. В 1990 году окраинные республики одна за другой отделялись от Москвы, подобную декларацию приняли и власти центральной республики — РСФСР, возглавляемой Ельциным, который тогда сидел не в Кремле, а фактически в оппозиции Кремлю (Горбачеву). Практически это означало, конечно, не отделение (что было бы невозможно), а перехват рычагов в управлении отраслями: ну, это такая бюрократическая больше история, как если бы сегодня из-за управления железными дорогами бодались Минтранс и РЖД. После 1991 года это не значило уже ничего, более того, было абсурдом, потому что Российская Федерация в равной степени являлась правопреемником и СССР, и РСФСР. День отделения России от России: примерно так (по сути) стал называться новый праздник, и эта атмосфера абсурда стала его родимым пятном.

А ведь и этот абсурд можно было направить в правильное русло и сделать так, чтобы мертворожденный «красный день календаря» что-то значил и для простых россиян, а не только для лауреатов госпремий. Для этого надо было обратиться к одному из смыслов ельцинской кампании-1990. Я сейчас не собираюсь обсуждать реальные достоинства и недостатки этого лидера (который, к тому же, тогда еще не был главой государства), я говорю именно о символике, о тогдашнем пиаре, если хотите. Ельцинская команда (официально — руководство Верховного Совета РСФСР) позиционировала себя больше как гражданское общество, нежели как власть. Власть была союзная — в Кремле, в ЦК, погрязшая, как утверждалось, в бюрократии и, главное, в коррупции. Коррупция была: это правда. Но совсем не такая, как сегодня. Из нынешнего времени тогдашняя «тотальная коррупция» советских чиновников выглядит просто детским садом: кто-то ремонтировал за госсчет дачу, у кого-то жена каталась на рынок на черной «Волге» или «Чайке». Почти все отоваривались по спецпайкам... В общем, мелочи, казалось бы, но тогдашняя пресса раскручивала их со страшной силой и убедила народ, что чиновники — это такой нечистоплотный класс сверху донизу. Ельцин же и Ко выступали не чиновниками, а, если подбирать аналог, кем-то вроде коллективного Навального, раскапывающего сегодня, у кого из министров и депутатов какой тайный дом в Испании или на Лазурном берегу. То есть у читателей газет 1990 года утвердилась такая картина мира: зажравшиеся, коррумпированные чиновники и разоблачающие их гражданские активисты, принявшие, вот кстати, «декларацию о суверенитете»...

Это и надо было делать смыслом праздника. День борьбы с коррупцией, день борьбы с «чиновником» в плохом смысле этого слова. Не желая обидеть госслужащих, скажу, что сегодня негативная сторона этого понятия для людей очень сильна. И эту негативную сторону надо изживать, отрезать, как испорченный бок от яблока: и здоровой части госаппарата, и, прежде всего, обществу. Думаю, никто не будет спорить. Символом этого процесса и мог бы стать день 12 июня, и, кстати, с полным правом он мог бы носить и нынешнее название — День России. Но, к сожалению, наша история пошла куда-то не туда, и сегодня ни о каком «отрезании бока от яблока» речи не идет, скорее уж готовы объявить, что каждый, кто обнаружил у министра скрытую испанскую недвижимость, враг России и американский шпион. Но эта тема для другого, отдельного разговора.