Ты, главное, за татарина выйди замуж

Няняйка. Ненейка. Нанайка. Нэнэй. Сахибъямал. Сахибджамал. Соня.

Девочка, девушка, женщина, мама, бабушка, прабабушка, душа. Путь длиною в 83 года. Женско-женская судьба. В 1915 году родиться — это вам не поле перейти. Где-то в Чекмагушевском районе Башкирии, в пост-предвоенной России.

А я от неё, из неё, её.

15 октября 15-го года ей бы исполнилось ровно сто лет. Но не исполнилось. А дети и внуки все равно собирались, мулла приходил, пекли губадию с курагой и изюмом, пили черный чай с молоком. Вспоминали ее, молчали, вытирали слезы, делились простыми радостями и горестями. Старые дети, зрелые внуки, поколение правнуков-индиго. А у меня в этот день был рейс в 15.15 из Сочи в Москву. Я тоже вспоминала, сидя в аэропорту. Сахибджамал, а знаешь, что сегодня по земле ходят больше 40 человек, девчонок и мальчишек, счастливых и так себе, богатых и не очень, обычных, трудолюбивых, простых, живущих. А все они от тебя, из тебя, твои.

А мне, няняй, уже 33, Мирославе нашей четыре. А ты где? Как ты там или ты уже здесь? Где-то снова среди нас? Ты говорила, что Бог один и имя ему — Аллах. А я хочу верить в реинкарнацию и второй шанс. Для себя. Для всех.

Я помню, няняйка всегда говорила: «Ты, главное, за татарина выйди замуж, больше тебя ни о чем не прошу». А я смеялась, такая безбашенная, ничего не ценя, не зная, не догадываясь даже, отвечала: «Ой, няняй, какая разница, главное, по любви», закручивала локоны на плойку, надевала капроновые колготки, убегала из дома. И мне казалось тогда, что ты навсегда, всегда была, есть и будешь. И присутствие твое. Мой источник, мои корни, моя земля, моя песня — ты.

У нее был муж, один и на всю жизнь. С именем Лукман. Помню, она рассказывала, как выбирала его. Они жили в деревне, а к ней сватался парень из богатой семьи. Она ему отказала. Говорит, муж жене должен быть ровней, а жена — мужу. Чтобы никому стыдно не было, чтобы все поровну. И родила Лукману девять детей, семь из которых живы и здравствуют. Дед, как любой нормальный мужчина, сыновей хотел. И когда в очередной раз его жена рожала в доме, он на пороге сидел, ждал, курил. Ему кричали: «Лукман, девочка родилась!» А он, затянувшись горькой самокруткой, ругался: «Эх, б…ь, опять, б…ь!»

Из всех детей любила и вспоминала чаще всего того, который случайно умер. Фарит. Первый Фарит. Рассказывала, что родился таким матурлык. С голубыми глазами и черными ресницами. Она сшила ему костюм морячка, с синим воротничком, полосатый. Вся деревня охала и ахала, какой красивый малыш получился. Сглазили парня. Он умер во сне, без причины, совсем младенцем. Следующего сына она снова назвала Фаритом. Такая она, женская вера в добро. Он жив до сих пор. У него две прекрасные дочери Линара и Эльвира, у которых прекрасные дети Ирен и Зарина. Вот так добро побеждает и смерть, и горе, и отчаяние. Рассказывала о своем любимом сыночке часто, но без слез уже, с тишиной в сердце, с покорностью перед волей Аллаха.

Мы тут все сошли с ума, няняй. Здесь больше никто не верит ни в брак, ни в священный союз, не хочет детей побольше, младшие перестали слушать старших, никах больше не гарантия, всем все по барабану вообще. С твоим уходом все полетело в тартарары. А мне, няняй, уже 33, Мирославе нашей четыре. А ты где сейчас?

Сахибджамал вставала затемно и всегда открывала шторы. Говорила, что Бога надо впускать в дом. Что с утра Бог всем удачу раздает, а если не проснуться и шторы не открыть, то Бог пройдет мимо. Утренняя молитва, коса до пояса, мелкий гребень, четки самодельные, чистый хлопковый платок на голове. Платья любила из цветастого ситца, всегда один крой, прямой с круглым воротом. Всегда бусы и серьги с красным рубином. Радовалась горячей воде, как ребенок, и всю жизнь благодарила за нее, что можно пойти включить и помыться в горячей воде. Радовалась горячему чаю, как ребенок, и пила его из больших чашек, черный, крепкий и обязательно с молоком. Пекла лучшие во вселенной пироги, пирожки, блины и говорила, что мужчина, как собака, где хорошо кормят, туда он и ходит. Чак-чак, суп-лапша… Картошку классно жарила на чугунной вековой сковороде с поджаристой корочкой. А муж был один и на всю жизнь. Каким бы он ни был. Дед ушел через месяц после моего рождения. Умер от воспаления легких. После бани вышел разгоряченный, нараспашку. Представляю его, смелого, худого, высокого, лихого. С горькой самокруткой, в белой майке, со щетиной и волчьим взглядом. От него до меня дошла только одна фраза. Когда меня из роддома привезли, посмотрел и сказал: «Из этой толк выйдет, смотрите, какие у нее ноги толстые, крепкие, нормальная баба будет». Вспоминаю об этом часто, так не хочется деда подвести, верить начинаю и снова встаю на ноги свои, крепкие. И продолжаю идти.

Сахибджамал или Соня для русскоязычных. Она так завидовала по-белому тем, кто в школу ходил, кто читать и писать мог. Убегала в деревенскую школу, чтобы учиться, а ее возвращали. Работать надо было, не до знаний. И она начала сама грамоту учить, сначала буквы выучила, потом писать начала, читать. Я ее часто заставала за чтением советских газет. С таким трепетом, придыханием читала заголовки, потом статьи. Горбачева любила, как сына, Гитлера ненавидела. Моя печь, мой детский сон, мое тепло, моя еда, моя молитва — ты.

И я любила с ней спать. Вот говорят, что женщины в мужчинах ищут своего отца. А мне кажется, что женщины ищут своих няняек. С моей Сахибджамал было чертовски уютно спать. Она гладила по спине перед сном, обнимала своими крепкими надежными руками, похлопывала по попе с такой отчаянной любовью. Я засыпала в каком-то космическом коконе безусловной любви, где мне все готовы отдать, где готовы отдать за меня свою жизнь, где все прошлое ради меня и моего будущего, где я — маленький зеленый листочек на большой могучей ветке. Где я есть, и меня любят.

Интересно все. Говорят, вот не женишься, так и состаришься в одиночестве. Вот не родишь детей, так и состаришься в одиночестве. Сахибджамал моя прожила с Лукманом полжизни, была верной женой, пережила его. Сахибджамал родила девять детей, а последние дни перед уходом, кроме меня, никого дома не было. У родителей дача, у других детей телевизоры, заботы, суета, саженцы. Умерла просто от старости, от усталости, от износа, от трудов, от переживаний всех, от зим и лет. Умерла в одиночестве. Никто не погладил по голове, никто не сказал «спасибо», никто не держал за руку, никто не обнял на прощание. Вечером вернулись родители с дачи, а я ушла гулять, пить вино, слушать музыку, встречаться с парнем. А утром сообщение «няняйка умерла».

Путь длиною в 83 года. А я 83-го года рождения. А мне, няняй, уже 33, Мирославе нашей четыре. А ты где?..