Мы живем внутри снегопада...
Улицы не чистят или почти не чистят, и люди проваливаются: в городе — по щиколотку, в деревне — по колено. Движения, как в замедленной съемке, медленно тягучие, песенно-нежные, неестественно долгие. Как внутри игрушки, которую потрясешь — и начинается густой буран. За пределами полусферы барометр показывает «ясно», «сухо», стрижи пикируют со шпилей Кельнского собора, а здесь, внутри — снегопад, тихопад, пухопад, теплый пух под ногами.
Ходить можно только пешком или ездить на лошади. Россия сама как скрип санных полозьев по снегу. Пешком — безопасней. Все, что едет, рискует смертельно. Машины буксуют, бьются между собой с остервенением оккупантов и порабощенных, а шипы вонзаются не в снег, а в сердце. И не дай Бог столкнуться с дорогой иномаркой.
— Ну, ты чо, в натуре по натуре, а?!
— Извини, земляк, прости, друг, успокойся, товарищ! Это не я, это снег... Да, я заплачу за крыло твоего «мерседеса»... Да, я знаю, сколько это стоит, да, продам свою «шестерку»... Не хватит? Вот тебе мой «Паркер» с золотым пером. Теперь ты мне должен...
— Да хрен с ним, с «Мерсом»!
— Да хрен с ним, с «Паркером»!
И если бы не ревели машины, как вокруг было бы тихо. Тихо и бело, как в больничной палате. И все мы немножко больные и немножко здоровые. Потому что какой же здоровый станет голосовать за Жириновского, а какой больной захочет вернуться к «врачам-убийцам»... Синдром промежуточного состояния. Когда ни то, ни се, ни капитализм, ни социализм, ни бедный, ни богатый, ни работа, ни безделье, и грустно вроде, но опять же праздники чуть ли не каждый день.
Один праздник ушел, а другой вот-вот наступит. О, эта жизнь между праздниками! Жизнь между 23 февраля и 8 марта. Как пространство между женщиной и мужчиной, между добром и злом, между милосердием и убийством, между бинтом и кровью... Рядом и врозь, ненавижу и люблю, падаю и поднимаюсь, трезвый и пьяный, человек и скотина, forever и nevermore...
А снег все идет, как старик полусонный с белой бородой. Все спит вокруг, а он ходит, охраняет незнамо что. Что охранять-то, когда все давно украли... «Все спокойно, жители Багдада...» Спите, спите, в снегопад хорошо спится. Нас все вокруг засыпает, и мы засыпаем все окрест... Мы просто засыпаем... Не будите белое безмолвие...
Россия — жизнь среди снегов. И даже летом тополя сыплют на нас свое белое, которое, только брось спичку, вспыхнет...
Вон в Америке выпал снег — и жизнь остановилась. Президент не смог выйти из дому. А у нас такие снегопады каждый день. И ничего, живем. И президенту нашему от снега хоть бы хны. Он сам как большой сугроб, в котором тонет вся Россия вместе с ее заводами, шахтами, деревнями, ООО и ГУПами, школами и больницами...
Бьют по больнице в Донецке, а вокруг снег... Нет, это пух из простреленных подушек. Хотя вру — в больнице подушки набиты ватой... Но все равно белой. Она белая, а по ней мелко-мелко красные капли.
Господи, Вседержитель наш, Аллах всемилостивейший и милосердный, Отец иудейский, Перуне божий, Его Божественная Милость Пхатки Веданта Свами Прабхупада, Харе Кришна, о, великий Будда, дацан моей души! Сделай так, родной мой, чтобы не окропило белое красным в России, а красные не били белых из пулеметов. Потому что белое — внутри красное, а красное на белом — это страшно...
А снег все идет, и мы все глубже утопаем в этой снежности... Снежность, нежность, жнивье, жена, женщина, жаным...
Я иду по заваленной снегом Уфе... Уфа — слово мягкое, как маленький сугробик, округлый и белый... В Черниковке река образует черный квадрат Малевича. И только дворники сосредоточенно трудолюбивы со своими квадратными лопатами в руках.
— Салям, Ахмет-абзыкай, халляр нищек? (Здравствуй, дяденька Ахмет, как здоровье?)
— Халляр ору гына, Аллага шекер! Лякин кар боскан бит! Козым да козым, а ул бетмэй, щукынган...(Здоровье в порядке, слава Богу! Только вот снег донимает. Копаю-копаю, а он все не кончается, зараза...)
– Ярар инде, Алла ярдам бирсен!... (Ладно уж, Бог вам в помошь!..)