Дело — табак

К тому времени, когда я продал свою первую пачку сигарет на Центральном рынке, советская экономика перестала существовать. Мой сосед Егорыч работал в ресторане «Океан» ночным сторожем. Дождавшись, когда последнего посетителя унесут из заведения, он собирал со всех столов пепельницы с окурками. «Добрые» бычки с полпальца и больше откладывал для себя, а остальную «мякоть» помещал в полиэтиленовый мешочек. Сменившись на следующее утро, он приходил домой и звонил в мою дверь.

— Эй, татарин, — кричал мне, сонному, — хорош дрыхать, пошли работать!

К тому времени газета, в которой я защищал демократию, приказала долго жить, и я, как простой советский безработный, располагал огромными запасами свободного времени. Мы садились с Егорычем в его двухкомнатной «хрущевке» за круглый пятнистый, как тиф, стол и принимались шелушить «бычки». Извлеченный табак раскладывался с помощью хитро-мудро сплетенных проводков на специальной фольге, превращенной в сушилку.

Пока суть да дело, Егорыч угощал меня чаем и «травил» про свое голодное детство, про многочисленные победы над женским полом и, совсем немного, про войну. Хотя воевал Егорыч храбро и имел несколько орденов и медалей, войну вспоминать не любил. Однако благодаря последней теме мы и подружились. Я пытался написать про него очерк ко Дню Победы, но даже либеральному редактору самой либеральной тогда газеты написанное мною показалось чересчур откровенным.

К тому времени, когда допивалась вторая чашка чая, табачок успевал подсохнуть, источая омерзительную вонь. Тогда Егорыч доставал древнюю машинку для набивания папирос, специальные гильзы с папиросной бумагой и превращал вонючий недокуренный мусор почти в «Беломор». Но это было еще не все. Извлекались пачки настоящего «Беломора», купленные по госцене и по талонам, чтобы подержать их над паром и раскрыть, не нарушив целостность упаковки. Потом «левые» папиросы аккуратно упаковывались в пачки, которые заново склеивались. На последнем этапе производства баба Таня, супруга Егорыча, брала «самопальный» «Беломор» и продавала его на рынке по цене, в двадцать раз превышающей номинальную. Настоящие папиросы также продавались, но вроссыпь, поштучно. «Подъем» был колоссальный — процентов в четыреста!

Уже значительно позже, кажется, из газеты «Коммерсант», я узнал, что в тот год обанкротившаяся табачная промышленность страны осталась без сырья. Заядлые куряки, независимо от социального и материального положения, либо бродили по улицам в поисках окурков, либо несли свои кровные к спекулянтам. В ответ на вопрос: «У вас закурить не будет?» можно было получить в глаз. За пару пачек сигарет с заводов выносили прокатные станы, гектарами вспахивали огороды и бесплатно пускали в кино.

Однажды баба Таня прихворнула, и Егорыч погнал на рынок меня. Я, было, попытался объяснить, что даже в детстве, когда девчонки играли в магазин, я всегда выступал в роли покупателя, что не умею считать сдачу, что, наконец, панически боюсь милиционеров, но дед был неумолим: если не хочешь моей, ветеранской смерти, — иди. И я пошел.

На рынке со мной произошли удивительные превращения. Во-первых, меня потрясла власть, которую я вдруг обрел над людьми: мужчины и женщины, молодые и старые, в мехах и лохмотьях в обмен на абсолютное фуфло протягивали тебе настоящие деньги. Во-вторых, осязание наличности руками опьяняло, как секс. Это было то короткое время, когда дикие рыночные законы уже работали вовсю, а приличествующие им аксессуары — рэкет, налоговая и лицензионная службы еще не успели сформироваться. Первозданная, непривычная в своей наготе новая экономика вышла, как Венера из морской пены, а народ, также по-социалистически голый, пока не обращал внимания на ее готические богатства.

Помню, как ко мне подошли два патрульных курсанта из местной школы милиции и, стесняясь, сказали:

— Извините, но здесь торговать запрещено. Кажется.

Я молча протянул им по «беломорине», и пацаны умчались, счастливо топоча большими, не по размеру сапогами. Разве сейчас так откупишься?..

Какой-то приблатненный тип попытался изобразить из себя крутого и был избит моими коллегами по табачному бизнесу — бабками в платках и валенках. Причем, мне даже не пришлось вмешиваться. «Не суйся, — сказали мне, — молодой еще. А нам, старухам, терять нечего».

И вот в очередной раз, сдавая Егорычу выручку, я вдруг вспомнил о своих коллегах по бывшей газете, живущих в Астраханской области. Я позвонил туда, и выяснилось, что один из них близко знаком с замдиректора тамошней табачной фабрики.

— Так что ж ты раньше молчал? — возмутился Егорыч. — У него такие связи, а мы тут «бычки» давим.

— Так ведь чтоб товар купить, деньги нужны, а кто нам, голодранцам, кредит даст? — резонно возразил я.

Оказалось, что похороны моего компаньона стоили грузовой машины, под завязку забитой «Примой». Вот так и создавались крупные торговые компании, которые царствуют сегодня на российском рынке — из «гробовых» родительских денег. Товарная интервенция, которую мы с соседом совершили тогда в окрестных подземных переходах, уничтожила конкурентов на корню. Егорыч на короткое время стал «табачным королем», контролирующим торговлю дешевыми сигаретами в районе. Я, как лицо, приближенное к королю, получал проценты и пользовался неограниченным кредитом.

Но тут, откуда ни возьмись, слетелись многочисленные егорычевы родственники. Их и духу не было, когда мы с ветераном сушили «бычки» на батарее парового отопления, но стоило к табачному запаху примешаться аромату купюр, эти сватьи-братьи мгновенно образовали так называемую «семью». Потом этот основополагающий принцип российского капитализма пышно расцвел на самой вершине общественной пирамиды, и мне с горечью приходится констатировать: я стоял у ее основания в момент закладки первого кирпича.

Меня, как «не семейного», от бизнеса оттерли, и я уже издали наблюдал, как наша с Егорычем идея обогащает его патологически жадных родственников. Почему жадных? Да потому что хоронили Егорыча за счет военкомата, и если бы не безусые солдатики, которых пригнали поднять-опустить гроб, то могло показаться, что, кроме вдовы, родственников у ветерана не было.

Табачный дефицит к тому времени был преодолен, и, зайдя в первый попавшийся магазин, я без проблем купил пачку астраханской «Примы», чтобы положить ее на скромную солдатскую могилу.