Мы получили Нобелевскую премию — но почему-то не рады

На минувшей неделе мне — как человеку из мира литературы — посчастливилось пережить значительное событие. Моя коллега получила Нобелевскую премию. Ходят, правда, споры, числить ли Светлану Алексиевич по ведомству русской литературы, или откреститься от нее (и от ее награды) из-за белорусского паспорта. Это желание поскорее откреститься, которое проявлялось все эти дни во множестве статей и колонок (преимущественно созданных писателями), само по себе любопытно, но об этом дальше. Что же касается паспорта, то я не вижу темы для спора. Можно сколько угодно дискутировать о других словосочетаниях с понятием «русский», определять границы «русского мира» и пределы «русской души», но, слава богу, «русская литература» — понятие конкретное, можно сказать, энциклопедическое. Это то, что пишется на русском языке, то, что создается носителями русского языка. И я, кстати, удивлялся, когда перед одним высоким собранием (настолько высоким, что тексты выступлений пришлось согласовывать заранее) со мной поспорили из-за того, что я оперировал термином «русская литература Башкортостана». Мне сказали, что, мол, это неуместное затрагивание национального вопроса. Пришлось доказывать, что этот конкретный, точный термин не имеет отношения ни к национальному вопросу, ни к гражданству... Современная русская литература как профессиональный цех объединяет людей со многими паспортами, и, честно говоря, раньше я не слышал, чтобы кого-то гнобили за украинское, американское или даже швейцарское гражданство. Но стоило Светлане Алексиевич получить премию, как тут же нашлись люди, которые принялись кричать: это не наша, это белорусская писательница!

Вручение Нобелевской премии — шестое для русской литературы и первое для нее почти за тридцать лет, — вызвало оригинальную реакцию большинства коллег-писателей. Наблюдение за этой реакцией «здесь и сейчас» я считаю большим своим везением, потому что раньше мы только в учебниках читали, как реагировали на весть из Стокгольма коллеги Бродского, Солженицына и — особенно — Пастернака. Едва ли не большинство писателей возмутились в узком кругу, а то и осудили Нобелевский комитет в прессе. Аргументы — в диапазоне от «Она не самая достойная» и «Это не литература» до «Премию дали за русофобскую позицию, за критику России». Думаю, в связи с победой Алексиевич слово «русофобская» вообще использовалось в прессе в эти дни вдвое чаще обычного.

Хочется в ответ разложить по полочкам.

В одной из статей ситуацию точно описали формулой: «Для Запада Алексиевич стала главным современным русскоязычным писателем, и переводы ее книг выходят миллионными тиражами, а в России, несмотря на перестроечный успех ее первых текстов, она оказалась, по сути, на периферии литературного процесса» (Михаил Эдельштейн в «The New Times»). И действительно: в «актуальной литературе» Алексиевич засветилась только в прошлом году, когда ее роман «Время second hand», выпущенный сначала журналом «Дружба народов», а потом издательством «Время» (всё — площадки второго ряда), получил одну из премий на «Большой книге». Нет, конечно, все знали Алексиевич и до этого, но большинству казалось, что это что-то из прошлой жизни, из литературы конца 80-х — начала 90-х. На протяжении нескольких лет все с азартом обсуждали нобелевские шансы того же Виктора Пелевина, которого, наконец, стали рассматривать в условном шорт-листе премии. И тут — такой привет из прошлого. Но, на самом деле, возмущенные коллеги вряд ли смогут ответить на вопрос «Кто, если не она?». Ни один из современных российских писателей, включая и того же Пелевина, всё ещё не снискал какой-то особой международной славы. Если считать «математически», чисто по тиражам переводов и т.п., то к Алексиевич, действительно, даже близко никто не подберётся. Таким образом, вопрос ставится так: либо премию дают ей, либо не дают никому из русских писателей. Как ни странно, многих устроил бы второй вариант. Некоторые литераторы всерьёз обсуждают, что теперь «из-за Алексиевич» их шансы пошатнулись, так как вряд ли русскому писателю дадут награду в ближайшие, скажем, десять лет. Это довольно смешно. Люди не понимают, что им и так ничего не светило в те же условные десять лет. Для этого русская литература должна сначала выпустить на международный рынок бестселлер, а потом еще выдержать долгий срок, чтобы эта книга утвердилась в качестве современной классики. Кандидатов на такой бестселлер среди книг последних нескольких лет что-то не видать.

Что касается «русофобии», то тут всё ещё более странно. Да, Светлана Алексиевич не любит Путина и политику, проводимую его правительством (особенно внешнюю). Да, она регулярно говорит об этом в интервью. Но это практически никак не связано с теми пятью её книгами, которые известны и которые, в итоге, отмечены высокой наградой. Писательница работает по методу причудливого монтажа свидетельств сотен людей о тех или иных исторических событиях. Она опрашивала десятки фронтовичек — так появилась (30 лет назад) известная книга «У войны не женское лицо»; она опрашивала тех, кто прошёл Афган (и семьи тех, кто не вернулся); тех, кто пострадал в Чернобыльской катастрофе... В общем, Алексиевич описала четыре исторических события: Великую Отечественную войну, Афган, Чернобыль и распад СССР. Всё это было так давно, что никак не соотносится с темой нынешних высказываний писательницы о геополитике. Тем не менее, многие публицисты, выступая в связи с Нобелевкой, назвали её книги «русофобскими» и «антироссийскими». И это, на мой взгляд, тревожный сигнал.

Дело в том, что в книгах Алексиевич не написала ничего такого, с чем не соглашалось бы общество. Условно говоря, мысль её книги: Афганская война — это плохо, это ошибка советского руководства, обернувшаяся национальной трагедией. Это абсолютно соответствует тому взгляду на Афганскую войну, который сложился в обществе. Так говорят на кухнях и так пишут в газетах (всё ещё); это общее мнение.

Сегодня массово появляются статьи о том, что это, оказывается, «антироссийский» взгляд. Воевали, мол, правильно и справедливо, жертвы оправданны, а власть не ошибается никогда (не ошиблась и в 1979-м, ввязавшись в эту войну). Это по-своему интересный поворот темы. Есть о чем задуматься: куда зайдёт общественное мнение дальше. Только вот Светлана Алексиевич здесь совершенно ни при чём. Взгляд на национальные трагедии в её книгах никогда не отличался от взгляда большинства. Если сегодня этот взгляд пытаются изменить задним числом, то при чём здесь литература?