Гарем Рамиля

С Рамилем мы когда-то соседствовали. Приятно было смотреть на молодую симпатичную пару, часто гуляющую во дворе с розовощекой дочуркой, наряженной, как большая импортная кукла. От двери этого семейства всегда несло беляшами и курочкой с супом, а в квартире, даже при тогдашней общепримиряющей скромности, ощущался комфорт и легкий шик — в виде картины на стене и японского магнитофона, стоявшего на самом видном месте. Словом, мечта социализма: мужик — молодой начальник цеха с хорошей зарплатой, жена — красавица, как с картинки, дочка-лапочка.

Потом это все как-то в одночасье рухнуло. Нет, я не о стране; Бог с ней, со страной; я о нормальном людском житье-бытье, которое в этой семье держалось на женщине. Она умерла. Некоторое время болела, а когда врачи обнаружили опухоль, было уже поздно. Не помогли ни шарлатаны-экстрасенсы, ни дорогие лекарства.

Рома круто запил. Нет, дочку не обижал, конечно же. Она, отличница «английской» гимназии, по-прежнему была с иголочки одета, накормлена, обстирана, но, увы, уже усилиями дедушки с бабушкой. А отец, торгуя кетчупом и майонезом на «толкучке», гулял по-черному, уходя в запой дней на 10-15. Родители женить его пытались, бесполезно: поживет у него очередная «кандидатка» да и сбежит. А как жить в доме, где на каждой стене — портрет жены, а хозяин либо пьет, либо молчит.

Вытащили его друзья-однокурсники, к тому времени уже имевшие свой бизнес. Ромку полгода возили по врачам, где он лежал под капельницами, потом вдруг срывался, потом опять лежал, пока, наконец, не выкарабкался окончательно. Голова у него золотая, да еще вспомнил свою прежнюю профессию — технолог молочного производства. Короче, остался он Ромкой для друзей, а для остальных стал Рамилем Вахитовичем — владельцем предприятия по производству и торговле мороженым. Само собой — деньги, иномарка, квартира в престижном доме...

К чему я это все? Недавно мы с Ромой случайно встретились. И он рассказал мне историю, от которой до сих пор не может оправиться. Дальше с его слов.

— Понимаешь, старик, у меня за эти годы все как-то стабилизировалось. Дочка уже кандидатскую защитила, правда, по-прежнему живет у дедули с бабулей... Да ей там нормально. Я же с утра до вечера «в колесе», а в субботу-воскресенье мы с ней в театр-кино, летом за город, в отпуск вместе. Глаз с нее не спускаю. Короче, дома — я да «собчак» (это он так собаку называет). Днем пса соседка смотрит, а вечером я с ней гуляю, отдыхаю от нашего бардака...

Короче, гуляю я как-то с «собчаком» своим возле подъезда. Подходят ко мне две девчушки, одной, как потом выяснилось, 14, другой — 16. Здрасте-здрасте, дядя Рамиль, вы нас не узнаете? Нет, говорю, не узнаю. А мы к вам в гости в прошлом году приходили с мамой. Ну, как не помните, мама еще у вас работала. А, говорю, точно, ваша мама у меня мороженым с лотка торговала.

Хорошая, кстати, была продавщица, самую большую выручку сдавала. Торгует с прибаутками, с шутками, про товар интересно рассказывает, чудит, короче. Придумала даже: если взрослый с ребенком два эскимо берут, ребенку — воздушный шарик. У нее товар с лету уходил. Я в восторге был от нее. А потом жалобы пошли: пьет, оказывается. Представляешь, чекушку в карман сунет и потихоньку прикладывается. К концу дня — никакая. Сначала терпел, а когда деньги по пьяни потеряла, пришлось уволить.

Как же, говорю девчонкам, помню я вашу маму, привет ей передавайте. А что ей привет передавать, отвечают, она пьет с утра до вечера, да вас иногда вспоминает — какой, говорит, замечательный начальник у меня был. А вы что, все так один и живете? Один, отвечаю, а что? Девочки смотрят на меня, рожицы крашеные, юбочки коротенькие, кофточки вот с таким вырезом и без лифчиков. Уси-пуси, то да се, разве может, мол, такой мужчина в одиночестве жить? Кто за вами ухаживает, стирает, есть готовит? Не будете же вы сами полы мыть при вашей-то занятости. Давайте мы вам белье постираем, поесть приготовим, посуду помоем. Не надо, говорю, я как-то сам управляюсь, а уж если невмоготу станет, бабушку какую-нибудь найму. А эти пичужки знаешь, что ответили? Вы с бабушкой и спать будете? Я не врубился сначала, при чем тут спать? — спрашиваю. Как причем — вы нами можете полностью располагать, понимаете? Мы вас и накормим, и приласкаем, ну, типа, гарем устроим. И тут до меня дошло: они же ко мне в наложницы нанимаются, понимаешь? Меня аж пот прошиб. Да вы что, девчонки, говорю, у меня дочка чуть старше вас, да я маму вашу знаю... А что мама? Эта алкашка, дескать, только рада будет, что ее дочери у хорошего человека под присмотром, она нас все равно содержать не может. Так, уточняю, и сколько я буду за это должен? Немного, отвечают, мне куртка нужна, у сестренки сапоги каши просят, ну там на карманные расходы по сотне в день и все. Да вы не бойтесь, мы не наркоманки какие, не пьем особо, курим мало, с пацанами не лазаем. Можем даже анализы сдать на РВ, хотите?..

Ромка замолчал, открыл нам еще по пиву, отхлебнул, потом поднял на меня свои печальные татарские глаза и сказал: «Ты знаешь, я уверен, что если бы жена не умерла, с нами бы этого не случилось...» Я спросил: «С кем с нами?» — «С нами со всеми, со страной...».

Чтобы отвлечь приятеля от грустных мыслей, я напомнил: «А девчонки-то те что? Что ты им сказал?» — «Ничего не сказал, повернулся и ушел. А через два дня их мать ко мне заявилась. В субботу с утра. Стоит опухшая, как блин, в обносках каких-то, еле узнал. Ну, думаю, сейчас шантажировать будет: мои дочки, как вы могли, то да се. Я ее в прихожую впустил, чтоб соседей не пугать, на всякий случай в куртку полез — думаю, дам полтос на опохмел, она и отвяжется. А эта подруга как заревет: «Рамиль Вахитович, родной, хороший, возьми моих девок к себе, пропадут а то...» — «Да это ты их подослала, что ли?» — «Нет, они сами, честное слово, сами. Только потом, когда ты с ними разговаривать отказался, они мне говорят: «Короче, муттер, иди к своему начальнику бывшему и договаривайся, чтобы он нас взял в домработницы. Договоришься, будешь на бутылку получать, нет — мы тебя из дома выживем и под статью подведем». И ревет опять. Я ей говорю: «Это вы хотите меня под статью подвести! Они ж малолетки! Притянут — потом век не отмоешься... Пойми ты, не нужны они мне ни как бабы, ни как домработницы. Баб у меня и так хватает, а хозяйки из них, сама понимаешь, какие — еще, не дай бог, соседей зальют или квартиру спалят. Или пацанов приведут, а у меня тут одной аппаратуры на десять тысяч баксов. Случись что, кто за них отвечать будет? Ты?.. У меня своих проблем выше крыши...». «Да это все понятно, только куда мне с ними? Работы нет, денег нет, иной раз хлеб купить не на что. А их ведь еще одевать надо. Не сегодня-завтра свяжутся с отморозками, а там наркотики, воровство да тюрьма. А девочки она хорошие, чистые...» И опять за свое: «Возьми их к себе...» Дал я ей тогда каких-то денег, пообещал лоточницами летом выставить и вытолкал кое-как...

— Слушай, старик, — сказал мой друг после долгой паузы, — напиши об этом в своей газете. Измени мое имя и напиши. Может, люди откликнутся — неужели везде так, неужели в этой стране у детей судьба такая?..

А потом, после долгого молчания:

— Если бы она была жива, если бы она только была жива...