В Башкирии скучают по цензуре, или Слушайте директиву ЦК ВКП(б)

Приступая к этой колонке, я надолго задумался, с чего начинать — с частного или общего. Обычно разговор сразу начинается с конкретики: случилось то-то и то-то. Однако полагаю, от начала в духе — «я тут прочитал положение о республиканском конкурсе для молодых писателей» — разбежится в разные стороны половина читателей. Поэтому начнем с общего: с цензуры. Настолько общего, что год назад, выступая на круглом столе в одном из уфимских антикафе, я сделал на эту тему «коротенький доклад, минут на сорок», как говорили в «Карнавальной ночи». Тогда деятели искусств, рекрутированные арт-критиком и экс-колумнистом «Общественной электрогазеты» Кристиной Абрамичевой, собрались затем, чтобы обсудить проблему цензуры (преимущественно в кино, театре и литературе). Поэтесса Марианна Плотникова сосредоточилась как раз на конкретике, поведав о своих проблемах с издательством «Китап» и Башкирским телевидением. Первое устроило целое партсобрание по поводу представленного Марианной сборника стихов, разумеется, отклонив его; второе проявило чудеса акробатики: техникам удалось «запикать» непристойные, по их мнению, слова в стихах Марианны непосредственно в прямом эфире, что делает честь скорости их реакции. Позже даже родилась легенда, что слово, обозначающее вид орального секса, поменяли в эфире на созвучное ему «мопед», но не будем приписывать нашему телевидению чрезмерных чудес: так мы договоримся до того, что они воду превратили в вино (хотя, говорят, в утренних эфирах «Саляма» происходило и не такое).

Как автор с меньшим опытом столкновений с цензурой (слава богу, в московском издательстве «Эксмо», выпускающем мои книги, нравы еще не столь жесткие), я сделал более теоретический доклад, подробно осветив историю вопроса. Кроме того, мне казалось абсурдным даже говорить о том, что цензура — это плохо, потому что об этом черным по белому написано и в Конституции (п. 5 ст. 29: «Цензура запрещается»; п. 2 ст. 13: «Никакая идеология не может устанавливаться как государственная и обязательная»), и в других законах, вплоть до статьи 144 УК РФ (правда, в этих «других законах» речь больше идет о журналистике, нежели об искусстве). Нужно было больше развить эту тему, потому значительная часть граждан не только не знает о запрете на цензуру, но и искренне считает, что цензура — это хорошо. Это подтверждается многочисленными исследованиями, одно из которых опубликовано вчера. Это не значит, что у нас такие граждане, которым лишь бы нарушать законы. В докладе надо было, пожалуй, разделить широкое и узкое толкование цензуры. В широком смысле — это любой запрет на информацию, обусловленный какими угодно причинами. Например, маленький ребенок гражданина А. открыл общедоступный журнал, а там, простите, бывшая балерина В. выставляет напоказ всё, всё. Гражданин возмущен и тут же записывается в число тех, кто требует цензуры. Так вот, в части случаев — это всего лишь справедливое требование соблюдать законы, а никакая не цензура (разумеется, если речь не идет о патологических перегибах, впрочем, их уже предостаточно). Цензура же в узком смысле, особенно опасная и — согласно законам — как раз преступная, чаще касается сферы идеологии и политики. Вот этого категорически нельзя.

Но ее тоже начинают приветствовать повсеместно, не видя особой разницы между «широким» и «узким» толкованиями. Для разгоряченных граждан уже нет разницы: требовать, чтобы издания с прелестями бывшей балерины В. упаковали в целлофан, или требовать посадить (выслать и т.д.) политика или публициста за его взгляды. Особой разницы не видят даже чиновники и должностные лица, не смущаясь, что чисто идеологические, цензурные (читай — противозаконные) нормы просачиваются уже в официальные бумаги. Читая буквально вчера одну из таких бумаг, я в этом снова убедился. И тут мы все-таки подходим к литературному конкурсу для молодых авторов, объявленному на днях в Башкирии — государственной структурой и за бюджетный счет, что важно. Маргинальная, узкоспециальная тема? Погодите, не разбегайтесь.

Конкурс — дело хорошее; начинающие всегда нуждаются в поддержке, и не только в виде доброго слова (республика пообещала им и денежные призы). Не сомневаюсь, что поступит немало интересных работ, которые помогут — цитирую положение — выявить и поощрить авторов, отражающих в своем творчестве проблемы молодого поколения в современном обществе; развить творческий потенциал; приобщить молодежь к творческому процессу, нравственным основам и духовному богатству. Далее в положении прописаны механизмы работы жюри: оно будет начислять баллы за оригинальность, художественность и почему-то за юмор (значит ли это, что о «проблемах молодежи в современном обществе» можно писать только с юмором, я не понял). Параграф 9.5 сообщает нам, какие работы будут сняты с конкурса. Четыре пункта, три из которых хоть как-то обусловлены законами: в корзину отправится плагиат (нарушение авторских прав) и тексты, содержащие экстремизм и ненормативную лексику (последнее, в отличие от экстремизма, не преступно, но раз конкурс молодежный — ладно, не «18+» же ставить, в самом деле). А еще один пункт звучит так: «Отклоняются произведения, несущие по своей сути негативный взгляд на будущее Башкортостана и России».

Добрые намерения организаторов конкурса понятны. Но, извините, я не знаю такого закона, который запрещал бы пессимистический взгляд на будущее (в том числе со стороны горячих патриотов, искренне желающих добра республике и стране). Я помню только, что «социального оптимизма» требовали от писателей съезды, провозглашающие соцреализм, а те, кто не хотел писать о светлом завтра, обвинялись в «духе пессимизма и упадничества», «тоске и разочаровании в жизни». Это цитаты из известного постановления ЦК ВКП(б) от 1946 года, заклеймившего Ахматову и Зощенко, в котором чеканно сказано: «Поэзия, не желающая идти в ногу со своим народом, наносит вред делу воспитания нашей молодежи и не может быть терпима в советской литературе». Несколько странно видеть примерно ту же самую мысль в документе 2015 года, и это чистая идеология и, извините, та самая «цензура в узком смысле».

Я не буду сейчас говорить о том, что «пессимизм и упадничество» не выбьешь из творчества юных литераторов никаким кнутом, потому что это возрастная особенность тех, кто пишет в 15 – 20 лет, и жюри еще удивится, какой вал корявых стихов об одиночестве и суициде на них обрушится (боюсь, не хватит никакой корзины). Я не буду повторять прописных истин, что тот, кого всерьез волнуют «проблемы молодежи в современном обществе», предпочтет говорить горькую правду, а пряничные (да с юморком) сочинения скорее выдадут авторы равнодушные и прагматичные...

Года два назад я пришел в Союз писателей Башкирии на юбилейный вечер поэта Д. Пришел минут на десять раньше и, раскланявшись со старшим поколением, курившим у входа, сел в пустом зале. Из коридора чуть позже я услышал разговор того самого «старшего поколения», спровоцированный, возможно, как раз моим появлением на горизонте. Суть сводилась к тому, что вот это наше (уфимское) молодое поколение писателей — ужасно, ужасно. В числе прочего прозвучала дивная формула, знанием которой я горжусь и часто ее теперь цитирую (я и не подозревал, что поэт Д. способен на такую четкость фразы). «Они гадят как взрослые, а хотят, чтобы им все сходило с рук, как детям». Но сейчас не об этом, а о другом тезисе: все их пороки, мол, от того, что это первое поколение писателей, выросшее без цензуры.

Нам — а я примерно представляю, о ком еще там шла речь, — конечно, польстили: мы, может быть, второе. Но теперь мысль другая: как бы не оказаться последним.