Ничегошеньки не выдумываю. Ситуация ясная и явная, как божий день: «дэпэсник» — офицер дорожной полиции — разбирается в своем кабинете с каким-то водителем, старичком пожёванного вида. Дедуля утомителен, достает какие-то бумаги и кладет на стол полицейскому. Но и полицейский терпелив. Он не торопит деда. Он спокойно выслушивает его, как доктор должен выслушивать больного. Не перебивает. Только головой кивает, уткнувшись в стол.
Благостную картину нарушает грохот в дверях: в кабинет влетает девица 90-60-90. Рост 180, естественно, блондинка. Невесомая шубейка нараспашку. И громкое требование:
В кабинете воцаряется тишина. «Мент» медленно поднимает голову от стола. Переводит взгляд со старика на девицу. Старик мертвеет. Он опешил от молодой наглости. Роняет на стол все свои бумаги. Мент не реагирует. Он возвращает свое внимание старику:
Старик берет себя в руки и продолжает с усиленным спокойствием свою речь. Правда, побаиваясь при этом, офицера: а не достанет ли тот из-под стола свой жезл и не огреет ли этим жезлом по башке девицу или его под горячую руку?
И девица, кстати, мгновенно приходит в себя и ретируется. Никто ничего не достает и ничем никого не огревает.
Откуда такое спокойствие?
Вопрос для меня лично остается открытым и по сей момент. Можно допустить, что офицер просто от природы и по характеру мудрый и спокойный человек.
Есть другое предположение. Основано оно на впечатлениях от недавней поездки к сыну на присягу. Все было убедительным в армии: и стройные ряды, и полковое знамя, и оркестр, и печатный шаг, и выправка солдатская.
Но среди прочего нас, родителей, поразило другое: командиры солдатам не разрешают заниматься усиленными физическими упражнениями. Хотя спортивные снаряды и на территории части, и в казарме имеются. Дома Булат тягал гири и гантели, истязал свое тело спортивными упражнениями без устали и без жалости к себе. А в казарме такие же гири стояли сиротливо у стены — никому из воинов не разрешено было близко подходить к спортивным снарядам.
Офицерам мы не успели задать вопрос, почему так происходит. Но сами солдаты объяснили: командиры боятся, как бы до присяги чего худого с новобранцами не стряслось. Потом распинайся перед различными комиссиями, почему это произошло. А самое страшное для командиров — надо будет отвечать перед… родительским комитетом. Да, да, при войсковой части, как в какой-нибудь школе, существует родительский комитет.
Да елки-палки! Это, что ли, армия? Или куда мы идем?! Кто же нас защищает, если отцы командиры, которые готовят солдат к боевым действиям, к возможным боям и вполне возможной потере жизни в боях за Родину, боятся пуще огня, как бы солдатики не сорвались с турника. Или — того хуже — как бы гиря пудовая не упала кому-то на ногу…
Честное слово, я не питаю особо теплых чувств к гаишникам. Когда останавливают на дороге, всегда кажется, что несправедливо. Но вот такое «девичье» хамство к ним кого угодно возмутит. Предполагаю, что невозмутимость гаишника продиктована тем, что он опасается, и вполне обоснованно, а ну как за такой девицей стоит какой-нибудь папаша — ба-альшой начальник. Или муж с не меньшими возможностями. Лучше не связываться.
Эти опасения сродни тем, что испытывают армейские командиры перед родительскими комитетами.
Кому надо — дороги караулить, кому надо — родину защищать. И быть равными перед его величеством Законом: и простым гражданам, и силовикам? Выполняя все, что положено по закону. Не боясь, что кто-то дубинкой по голове огреет, что кому-то гиря на ногу свалится… Я уж не говорю про страх перед родительским комитетом.