Дней много, а праздновать нечего

Сегодня, 13 января, такой странный день, когда у нас — у журналистов — раздаются звонки с поздравлениями, приходят письма, а мы, забыв поначалу, удивленно переспрашиваем: поздравляете — с чем?.. Старый Новый год, это, конечно, хорошо, но поздравлять с ним — как-то уж совсем экзотично. Нам отвечают: «Ка-ак? С Днем российской печати!» Да, да: мы — одни из тех (кстати, многих), чей профессиональный праздник так и не прижился. Уж во всяком случае, это совсем не то, что день нефтяника, железнодорожника, строителя для представителей этих славных профессий (а еще наши коллеги отмечают День радио с таким шумом, что это словосочетание даже увековечено известным фильмом). Поверьте человеку, у которого тесть-нефтяник и жена-архитектор (архитектура, конечно, немного отдельно, но все равно — в честь Дня строителя веселится вся отрасль). На моей памяти, журналистский праздник мы отмечали только однажды, и то в момент, когда состав редакции «Версии» сложился так, что новогодние праздники некоторым хотелось продолжать под любым предлогом. Это больше напоминало сцену из комедии «Любовь и голуби», когда дядя Митя в блистательном исполнении Сергея Юрского листает отрывной календарь: «Ну вот, День взятия Бастилии впустую прошел...»

Значит ли это равнодушие к 13 января то, что журналисты — это такие сухари, в отличие от жизнелюбов-строителей?.. Конечно, нет; в нашей профессии существует день, в который до сих пор принято поздравлять друг друга, правда, уже только у старших представителей журналистского цеха; ничего, кроме привычки этих людей, не осталось, потому что праздник без следа вымаран из официальных календарей. Это советский День печати — 5 мая, который в свое время прижился гораздо лучше, чем новый российский аналог.

Причина замены — чистая идеология. Обычная для 1992 года «охота на ведьм», когда «неправильного» Ленина в срочном порядке меняли на «правильного» Петра Великого. Ленин 5 мая 1912 года основал «Правду»: эта дата, вместе с его мощным профилем, красовалась при логотипе самой главной газеты, да это и не просто газета была: в честь нее называли улицы (а не в честь правды как абстрактного понятия, хотя сейчас на адресных табличках пишут без кавычек); «Правда» была священной до абсурда: известен же казус, почему правила русского языка требуют писать про Ленина — «Ильичём», а про остальных носителей этого отчества — «Ильичом». Потому что однажды редактор «Правды» неправильно просклонял Ленина, ага, а «Правда» не могла ошибаться... История Петра, 13 января 1703 года основавшего «Санкт-Петербургские ведомости», куда бледнее: никто особо не помнит и не знает эту газету, не выходившую, к тому же, почти весь ХХ век (в 1991 году под первое русское СМИ удачно закосила «Ленинградская правда», приняв петровское название).

Эти переименования, спешные перелицевания (Ленина — в Петра), разумеется, не прижились, и одни потеряли старый профессиональный праздник, а другие (помоложе) ничего не приобрели взамен; очередная профессия без традиций — никто же не празднует, например, недавно придуманный «День сисадмина» всерьез. Тем более, с усилением реваншизма в нашей отрасли все эти кульбиты 1992 года и вовсе потеряли смысл, и выглядят особенно глупо: сегодня, когда гордо возвращено имя ТАСС агентству, которое тогда же и так же в пожарном порядке переименовывали и перекрашивали.

Я углубился в профессиональные дебри? — нет! — ведь не то ли происходит с половиной дней, которые могли бы как-то сплотить народ? А то, в итоге, самым дружным, любимым, всенародным и объединяющим праздником у нас оказался Новый год, если вдуматься — бесцветный, «астрономический» факт, не несущий ни национальной, ни религиозной традиции. Ну, конечно, есть священный для всех День Победы. Всё остальное сначала поотменяли (начиная с Рождества), а потом заменили непонятно чем. Мало кто может что-либо путное сказать про День России, который, к тому же, бесконечно переименовывался; про что-то меньшее вроде Дня государственного флага — никто даже не вспомнит времени года — когда это; День Конституции пришлось уже просто отменить как большой праздник с выходным днем — в связи с чехардой конституций...

История размытого до ничего, до атомов «ноябрьского праздника» может выступить здесь как образец, как увеличенное зеркало праздников меньших и профессиональных (вроде нашего же многострадального Дня печати). Дело даже не в том, что это был очередной приступ «охоты на ведьм — 1992», когда Ленина срочно меняли на Петра (то есть, в данном случае — на Михаила Романова, Минина и Пожарского). В том-то и дело, что нет: торжествовала странная, тупая инерция, когда праздник, который в народе прижился, зачем-то взялись перекрашивать аж в 2005 году. Мотивы неведомы: ситуация уже сменилась, никакая «борьба с коммунистами» уже не интересовала никого. Наоборот, именно ельцинские девяностые, как это ни странно, прекрасно ужились с 7 ноября: был придуман День согласия и примирения, сместивший акцент с Октябрьской революции, был вспомнен парад 7 ноября 1941-го, с которого уходили на фронт, — как символ мужества... И все это, в конечном счете, готовилось стать аналогом того самого Дня взятия Бастилии, который французы отмечают с большим удовольствием, не вспоминая своего революционного трэша и кровавого террора. Но нет. 7 ноября зачем-то вдруг решили вымарать из всех календарей, предать забвению; замена на четвертое ноября оказалась крайне неудачной, мертворожденной, когда люди не понимают, что праздновать, как и зачем (но, мол, за выходной, конечно, спасибо).

Одно потеряно, другое взамен не приобретено; цугцванг как ситуация в шахматах, когда любой шаг только ухудшает позицию; машина, которая едет то вперед (от ТАССа), то назад (к ТАССу), но лучше бы уже ехала хоть куда-нибудь, потому что пока бесцельно елозит на железнодорожном переезде, — или не машина, а сани, как в финале повести «Матренин двор»... Скажете, слишком апокалипсическая картина, а разговор всего лишь о праздниках? — и дни, в которые народ мог бы почувствовать какую-то общность, ничего не значат? — ну, как знать, как знать…