Президент России не так давно подписал закон о запрете использования мата в средствах массовой информации. Кажется, все страсти уже поутихли, острые слова и чувства в связи с этим притупились. Мы смирились даже с тем, что отныне за нецензурную брань в СМИ юридические лица могут быть оштрафованы на сумму от 20 до 200 тысяч рублей, должностные лица — от 5 до 20 тысяч, физические лица — от двух до трех тысяч рублей. А все ж на душе свербит.
Комментарии знатных и не очень российских светил в политике и культуре все реже и реже раздаются. И вдруг, на свою голову, я раскрыл Ярослава Гашека. Хотел у него про первую мировую прочитать. А этот чех, почти земляк-башкир, вдруг из прошлого века послал свой комментарий к нынешнему думскому закону, который сварганили наши законотворцы в XXI-м.
«Жизнь — не школа для обучения светским манерам. Каждый говорит, как умеет. Церемониймейстер доктор Гут говорит иначе, чем хозяин трактира «У чаши» Паливец. А наш роман не пособие о том, как держать себя в свете, и не научная книга о том, какие выражения допустимы в благородном обществе. Это — историческая картина определенной эпохи.
Если необходимо употребить сильное выражение, которое действительно было произнесено, я без всякого колебания привожу его здесь. Смягчать выражения или применять многоточие я считаю глупейшим лицемерием. Ведь эти слова употребляют и в парламенте.
Правильно было когда-то сказано, что хорошо воспитанный человек может читать все. Осуждать то, что естественно, могут лишь люди духовно бесстыдные, изощренные похабники, которые, придерживаясь гнусной лжеморали, не смотрят на содержание, а с гневом набрасываются на отдельные слова.
Несколько лет назад я читал рецензию на одну повесть. Критик выходил из себя по поводу того, что автор написал: «Он высморкался и вытер нос». Это, мол, идет вразрез с тем эстетическим и возвышенным, что должна давать народу литература.
Это только один, притом не самый яркий пример того, какие ослы рождаются под луной.
Люди, которых коробит от сильных выражений, просто трусы, пугающиеся настоящей жизни, и такие слабые люди наносят наибольший вред культуре и общественной морали. Они хотели бы превратить весь народ в сентиментальных людишек, онанистов псевдокультуры типа св. Алоиса. Монах Евстахий в своей книге рассказывает, что когда св. Алоис услышал, как один человек с шумом выпустил газы, он ударился в слезы, и только молитва его успокоила.
Такие типы на людях страшно негодуют, но с огромным удовольствием ходят по общественным уборным и читают непристойные надписи на стенках.
Употребив в своей книге несколько сильных выражений, я просто запечатлел то, как разговаривают между собой люди в действительности.
Нельзя требовать от трактирщика Паливца, чтобы он выражался так же изысканно, как госпожа Лаудова, доктор Гут, госпожа Ольга Фастрова и ряд других лиц, которые охотно превратили бы всю Чехословацкую республику в большой салон, по паркету которого расхаживают люди во фраках и белых перчатках; разговаривают они на изысканном языке и культивируют утонченную салонную мораль, а за ширмой этой морали салонные львы предаются самому гадкому и противоестественному разврату».
Написано не на заборе и прочитано не на стене общественного туалета — на белоснежных страницах романа о бессмертных «Похождениях бравого солдата Швейка». Сто лет назад, прошу заметить. А может, Ярослав, так сказать, наш Гашек вчера это сделал? Не иначе, проснулся, прочитал думский закон, оторопел и разразился гневной проповедью…