Пришел человек в редакцию. Ришат. Возраст — под сорок. Смущенный. И оттого — слишком уверенный в себе. Резкий в словах и движениях. Взгляд твердый. А в глубине глаз — глубоко затаенная растерянность. В общем, парень ищет работу.
Мы с ним когда-то пересекались. Лет десять назад он был чрезвычайно активным борцом с наркоманией в республике. Боролся страстно. С той неистовой силой, с той ненавистью, с какой бывшие алкаши смотрят на водку или борются с пьянством. «Глушил» наркопритоны в Уфе, Туймазах, других городах — аж шум стоял. С участием, само собой, наркополиции. И с приобщением к этому журналистов. Как без них-то, то бишь, без нас? Ему-то самому эта СМИшная показнушность ни к чему была. Но поскольку в этом деле самое активное участие принимал еще и депутат Госсобрания, то без прессы, сами понимаете, уже никак нельзя было. Статья в газете — убедительней любого отчета.
В Уфе довелось неоднократно бывать в печально знаменитых цыганских дворах, где прямо из окон квартир на первом этаже черноглазые цыганки продавали пакетики. Либо их детвора бесстрашно, безбоязненно сновала меж подъезжающих и уезжающих автомобилей, получая от таксистов деньги и в ответ бросая в салон те же самые пресловутые пакетики.
Помнится, после одного такого рейда в Туймазах, репортаж о котором позже вышел в газете, мы возвращались в Уфу. Проезжаем Чишмы.
— А давайте я покажу вам, где и как мы лечим ребят от наркотической зависимости? — предложил он.
Разве можно было отказаться от такой возможности? Тем более, что на устах у всех было имя уральского хлопца по фамилии Ройзман. Тот боролся с наркозависимостью оригинальными и не совсем безупречными способами.
С меня было взято обещание: никому, ни под каким видом не выдавать место излечения. Я поклялся.
Мы въехали на какую-то пустынную территорию — типичная промзона. Даже без «пром» — зона. Высоченный бетонный забор — по периметру глухая ограда, за которой свистели на железнодорожной станции тепловозы. И так же по периметру внутри бегали привязанные к проволочной линии свирепые овчарки, гремели цепью и задыхались в страшном хрипе, бросаясь на нас. Если бы вырвались — порвали бы в клочья. Сомнений нет.
— А зачем псы-то здесь?
— А чтобы друзья-наркоши не могли просочиться сюда и не искушали наших, — был ответ.
Эти охрипшие в лае псы были ответом на вопрос о безупречности действий свердловчанина Ройзмана. Он тоже, сказывают, не больно чикался с пациентами. Пациентов, во их же благо, приковывали в свердловских лечебницах к койкам. Кажется, даже иной раз дубасили.
— Иначе с нашим братом нельзя, — признались мне ребята.
Поразила монашеская чистота, опрятность и скудность во всем: в мебели, постельных принадлежностях, в одежде, в манере говорить. Это была не лечебница — монастырь. На стенах над кроватями висели либо образа православные, либо молитвы мусульманские, написанные арабской вязью.
— Строгость и божья помощь — вот главные лекари, — признавались ребята.
— А чем сегодня занимаешься? — спросил я Ришата.
— Вот ищу работу, — признался он. — Хочу попробовать себя в журналистике. Вы не сомневайтесь, я книги читал, писать умею. И статью, если что, написать смогу.
— Так напиши сперва, — посоветовал я ему. — А там поглядим.
В качестве совета я выложил ему азбуку: пиши о том, что тебе близко, что тебе по душе, что волнует.
Расспросил я его об его прежней активной работе совместно с депутатом на ниве борьбы с наркоманией.
Депутат заметно вырос и в глазах общественности, и в собственных. Его заметили наверху. Теперь он уже совсем другой: «Он, конечно, не Ройзман — мэром не стал. Но вырос, вырос. Если встретимся — наверное, не узнает меня. Во всяком случае, на телефонные звонки не отвечает давно уж. Я не в обиде — у него другие масштабы».
Спросил и о том, как сегодня наркоманов вытаскивают из могильной наркотической ямы.
— Это теперь бизнес, — ответил Ришат. — Мне в этом бизнесе места нет. Да и сам я не хочу.
…Мы расстались. Он пообещал написать статью. О том, что его волнует.
Жду.