С утра были в местной церкви, которая вознеслась на горе над селением, над женским монастырем, над рекою. Прямо под храмом чернел грот, в котором горели свечи и темнела ликом в скорбном предчувствии Богородица с ребенком. В церкви двое священников правили службу, призывали к смирению, послушанию, молились за Россию. В общем, все чин по чину, как и должно было быть накануне дня народного единства.
Во второй половине дня направились в мечеть. Она, красавица, тоже возвышалась на другой стороне реки, на крутой горе, изящная, тонкая, как игла — вся устремленная в небо.
Вместе с нами были еще три женщины — пожилая мать с двумя уже взрослыми дочерьми. Навстречу нам вышел молодой священник в тюбетейке, пригласил в мечеть. Спросил, с чем пришли мы в божий храм, о чем мечтаем и о чем хотим попросить Всевышнего.
— Может, вы хотите еще одну жену? — обратился он ко мне. — В этом ничего плохого нет — Къоран (именно так он произносил, разделяя слово надвое — К-оран) разрешает мужчине иметь до четырех жен, лишь бы он мог их содержать.
— Мне достаточно моей жены, — с беспринципной прямотой ответил я.
Женщины просили у Всевышнего здоровья детям, внукам и вечной памяти ушедшим предкам.
Священник выслушал всех.
Но после этого как будто забыл обо все этих просьбах. Слова его, обращенные к нам, по сути, являлись не чем иным, как проповедью. Но проповедь эта касалась вещей, никак и ничем не связанных с просьбами и надеждами вошедших. Молодой проповедник сообщил опешившим женщинам о несовершенстве мира и строгости законов. Он напомнил о побивании камнями женщин, которые нарушают верность мужу. Он говорил о несовершенстве человека, о том, что каждый второй на земле является убийцей или самоубийцей. Логика доказательств была у него проста, как семь копеек. Человек, который пьет или курит — самоубийца, поскольку отравляет себя зельем и дымом. А, скажем, деревенская бабушка, которая благодарит мужика бутылкой самогонки или водки за то, что он вспахал ей огород или наколол дров, естественно, является убийцей, ибо предлагает отраву.
Убийцей он объявил государство. И для примера привел почему-то Чечню и Россию.
— Чечня боролась за свободу, Россия первая напала, — убеждал нас молодой священник.
Обескураженные женщины, забывшие, зачем они сюда пришли, слушали его речи о свободолюбивой Чечне и убийце-России. Никому из нас еще не доводилось здесь, в центре России, слушать и слышать подобные откровения.
Одна из женщин попыталась было вернуть общение в русло житейских проблем и духовных начал:
— Скажите, как быть, если в семье муж мусульманин, а жена христианка — кем считать ребенка?
Тут священник признался, что ему трудно будет ответить на этот вопрос, не обидев другие религии.
— Я не хотел бы, чтобы абзый расстроился, — сказал он, посмотрев на меня.
Я оглянулся — в мечети другого абзыя, кроме меня, не было.
Стало понятно, что абзый должен удалиться, чтобы не смущать молодого проповедника. Что я и сделал.
…Вообще-то, церковь и мечеть — это два места на земле, куда мы с женой входим всегда на равных. Ее правоверность и моя православность не разъединяют нас. Мы бывали и в каирской мечети, и в александрийской церкви. Ни ее, ни меня из храма не изгоняли.
Арабской весной там тогда еще и не пахло.