Человек с клеймом

Намедни довелось разговаривать с одним важным чиновником. Масштаб чиновника — республиканский. В общем, без преувеличения, государственный человек. Вопросы, им решаемые, — федерального значения, касаются каждого из нас, живущего на этой грешной земле. С рождения до вечности. В общем, социалка.

Разговор наш с полным правом можно было назвать интервью. Мы — друг против друга. На столе блокнот, включенный диктофон. Каждое слово им взвешено, обдумано и только после это произнесено.

Самое интересное, конечно же, он начал рассказывать после того, как диктофон был отключен. Меня всегда интересует, почему при включенном диктофоне, включенных телекамерах люди цепенеют и перестают быть самими собою. Как только выключишь технику, так человек сразу возвращается, он начинает говорить простым и понятным языком.

При выключенном микрофоне он рассказал о том, о чем не имел права говорить в течение двадцати лет. Поскольку давал подписку о неразглашении. Хотя, по совести говоря, за последние десятилетия такое произошло в нашей стране, столько натворили, столько государственных секретов наши ябеды выдали, что тайна этого человека кажется маленькой и не достойной молчания. А его честность — наивной.

Достаточно вспомнить некоего Бакатина, который с потрохами сдал наши технические секреты вокруг американского посольства, или Калугина, питерского чекиста…

Мой визави был обычный старшина ракетной батареи, стоявшей в одной из стран Восточной Европы. Строгий и требовательный. За грязные подворотнички на гимнастерке у солдат сделал замечание заместителю командира взвода. Более того, повел его к командиру батареи. «Замок», не долго думая, начал шмалить из автомата. Чудо спасло от смерти. Потом только выяснилось, что у этого замкомвзвода за спиной судимость. А он каким-то образом сумел попасть на службу в армию, более того, на службу за границу.

Эпизод в одной из советских ракетных бригад замяли. О ней вообще ни слуху ни духу не было. Хотя в двух шагах от войск Варшавского договора стояли войска НАТО. Старшину лечили здесь же, в медсанчасти. А «замок»-террорист был наказан так, что до сих пор у бывшего старшины глаза широко открыты: на дембель отправили, задержав на месяц или два. В Советской Армии такого по определению быть не могло. Потому никакого дела раздувать не стали.

Потом было всякое у старшины. Он попадал и под огонь собственных ракетчиков, и пули у виска пролетали. Он в армии поседел. Домой вернулся белый, как лунь.

Но не это было главным в признании чиновника республиканско-федерального уровня. Он с еще большим изумлением признавался в том, что никак не может понять, почему к нему так настороженно относится официальная власть. Все, вроде бы, хорошо в руководимом им ведомстве. Люди довольны. Москва положительно оценивает. И в родной республике, кажется, тоже одобрительно кивают.

— Но только кажется мне, что как-то не так на меня смотрят, как будто чего не договаривают, сторонятся, как прокаженного, — признался чиновник. Мне один человек открыто сказал в разговоре: да тебя попросту воспринимают как человека из старой команды. А ты же знаешь неписаный закон: пришел новый вожак — рядом с ним и вместе с ним должны быть все новые, близкие к нему сподвижники.

— Я вот и думаю, — с горечью говорил чиновник, — мы кому служим — республике, делу или человеку, вожаку? Да, я работал при прежнем руководстве и при прежнем руководителе. Да, человек он был сложный, решения были неоднозначные. А что, нынешнему президенту легче? Он, что ли, принимает решения простые и однозначные? Если работу в прежней команде воспринимать как клеймо, то, наверное, я и не совсем подхожу. А мой опыт, мое желание работать для республики — коту под хвост? Мы же все не в инкубаторе выросли. Каждый из ныне работающих во власти, так или иначе связан с прежним руководством, опыта набирал тогда. Они что, хотят абсолютно стерильных, абсолютно чистых, неинфицированных прежней властью набрать и с ангелами решать задачи? Я же — свой. Я работой живу. Ну не идти же мне и не рвать рубаху на груди и говорить, что моя работа тоже нужна людям. И я хочу быть нужен людям.

…Эта его фраза «Я — свой» поразила меня. Мой учитель, Ксения Сергеевна Курова-Бричкина, которая преподавала филологию в Казахском государственном университете, рассказала как-то историю с писателем Леонидом Леоновым. Она защищала молодым доцентом диссертацию по произведениям этого писателя «Русский лес», «Вор» и другие. Встречалась с писателем. И тот в минуту откровения признался ей однажды, как жилось в тридцатые сталинские годы.

— У порога — чемоданчик, ждали, что вот-вот и в наш двор въедет «воронок» и в твои двери постучат. Мы ложились спать, повторяя про себя «Я свой, я свой». Шептали эти слова как молитву, надеялись, что не заберут, — признавался великий русский писатель.