Мой товарищ, журналист, чего уж тут скрывать, не далее как в начале этого года заболел. Ему сделали операцию. Она была сложной, тяжелой. И он долго после этой процедуры приходил в себя.
Человек он деятельный. И как только мало-мальски очухался после всего, тут же засобирался на работу:
- В редакции меня ждут.
Его там, действительно, ждут. Он руководит аграрным отделом. У него все сельское хозяйство республики «в руках» – с ГСМ, надоями, с пашней, с весенними полями, с яровыми, которые исподлобья на озимые глядят. Да что там яровые – начальство уже тоже зыркает очами: пора бы «больничный» закрывать.
Но врачи заставили его включать тормоза:
- Тебе, парень, нужно инвалидность оформлять.
И этим его чуть совсем не доконали.
И вот он решил последовать рекомендации, которую ему дали люди в белых халатах. То есть оформлять инвалидность. Поскольку тяжесть операции и ее последствий были очевидными.
Но еще более очевидным стал тот неподъемный груз, который свалился на него в связи с этими хлопотами. Ему выписали целый список различных анализов, осмотров, комиссий, справок, которые он должен был сдать, пройти и получить, что Ильдар за голову схватился.
Причем, следует заметить, что в подавляющем большинстве за все эти процедуры ему нужно было платить самому из своего кармана. Хочешь быть инвалидом – плати.
- А нельзя ли как-нибудь иначе? - примерно такой вопрос он задал врачам.
- Можно, - ответили они. И стали втолковывать ему условия, при соблюдении которых он мог все эти комиссии пройти бесплатно. Но эти условия были так сложны и запутаны, что, едва начав свой поход за инвалидностью, он его остановил.
- Да ну ее, эту инвалидность! – махал он руками в сердцах. – Далась мне она. Лучше я выйду на работу. Руки целы, ноги целы, что еще? Голова, слава Богу, пока варит.
Причем, он нисколько не ругал наше здравоохранение вообще. И не пенял на врачей в частности. Более того, благодарил их за то, что они сделали. Насколько я его понял, делать это совершенно бесполезно и бессмысленно. Все мы – и больные, и врачи – являемся заложниками созданной в последние годы и существующей сейчас системы отношений, в которой, а вернее, из которой, два выхода. Один – выздоровление. Другой – сами понимаете куда. Как говаривал автор жванецких народных сказок Михал Михалыч, что бы человек ни делал, он упорно ползет на кладбище.
Второй выход никому не нравится. Все предпочитают первый.
Журналистская работа такова, что сюсюкать в ней не приходится. Отношения конкретные и строгие: во столько-то такой-то материал должен быть сдан в секретариат. Как ты это сделаешь, неважно. Ты это должен выполнить в срок и добротно. И потом за каждое слово ответишь перед коллегами, которые на планерке и в курилке тебя не пощадят за небрежность. Ну, похвалят. Но это – реже. А самое главное, читатель. Он главный судия.
- Так что ты быстро придешь в рабочую форму, - говорили мы Ильдару, когда навещали. – Один-два дня – и будешь как все, как миленький, на равных пахать на газетной полосе.
Мы разговаривали во дворе его красивого дома. Цвели яблони.
Но не наши советы возымели на него действие.
Не к ним он прислушивался.
Он вслух делился с нами своими сомнениями:
- Ну, оформлю я эту злополучную инвалидность, которую нужно будет каждый год подтверждать, ну дадут мне в руки бумагу, подтверждающую мою неполноценность… А вдруг бабай решит и по-настоящему сделает меня инвалидом.
- Какой бабай? – не понял я. – Ты о чем? Или о ком?
- Да я о нем, - указал пальцем в небо Ильдар. – Он же там все видит, все знает.
Я поднял голову. Там плыли облака. Белые и легкие. Похожие на цветущие яблони в саду у Ильдара. И еще - на бороду, которую кто-то, схватив, разбросал клоками по синему небу. «Бабая» не было видно. Ни среди облаков на небе. Ни среди яблонь на земле.
А между тем он где-то рядом. И мы это все чувствовали.
У Ильдара это чувство было сильнее.