Серега

В первый рабочий день после нового года я ехал по делам. Крутил руль по улице Революционной и беззаботно подпевал магнитоле – «Lithium»  «Нирваны». «I'm so happy 'cause today I found my friends They're in my head…»  И вдруг, как пыльным мешком, накрыло воспоминание о том, как я лет 13 назад ровно на этом месте впервые осознал, что такое потеря.

Мы все еще в школе очень полюбили «Нирвану» и Курта Кобейна. Носили толстовки с его фото, отращивали длинные волосы, заставляли мам и бабушек вязать мешковатые полосатые свитера и дерзили старшим, как могли. Конечно, были еще, например, два Джимми - Хендрикс и Мориссон, была суровая «Металлика» и сладкие, но крутые «Ганзы», всем нравились Егор Летов и Кинчев, но властителем дум был, конечно, парень из Детройта – Курт Кобейн.

Один из нас – Серега - съездил с родителями то ли во Францию, то ли в Англию и привез офигенные гитарные журналы. Там были табулатуры, а не ноты, фото с концертов и всякие крутые рекламы инструментов и примочек. Мы брали их домой и до зубовного скрежета вожделели «Риккенбаккеры», «Лес Полы», «Телекастеры» и «Паркеры». Стирали до мяса подушечки пальцев, пытаясь снять рифы с кассет. Собирались «на базе» в актовом зале школы и, как не знаю, кто, отдавались музыке, не зная толком ни аккордов, ни правил. Мы были почти счастливы!

Нам было лет по 12-13, когда Серега заболел. Упал с гаража, где носился и прыгал, как все мы это делаем в детстве. Несильно-то и ушибся, но боль не проходила, и через некоторое время врачи сказали «опухоль». Серега не унывал, а лечился и жил нормальной жизнью. У него были любовь, друзья и музыка. Химия не помогла, а Серегины родители сняли для него квартиру в соседнем доме. Тогда это казалось верхом дозволенности и доверия, а сейчас я понимаю, что это была единственная возможность уместить в его жизнь все, чем запоминается юность. Он жил там со своей девушкой, а мы постоянно там собирались, тусовались и выпивали. Каждый второй тост был «За серегину руку», а каждый третий – «против рака». Через какое-то время квартира стала не нужна. Серега уже не мог справляться без родителей и врачей.

Следующий новый год мне запомнился жуткой атмосферой диспансера на Шафиева, куда мы заехали поздравить Серегу, приходившего в себя после операции на легком. Долго шли в его палату по коридорам, где сидели больные и ловили их тяжелые взгляды. До сих пор в памяти красивая светлая девушка, сидевшая на подвернутой штанине. Серегу я не узнал. Лысый, худющий, с запавшими глазами. Потом мы начали шутить, как привыкли, он улыбнулся, и все встало на свои места. Все будет хорошо.

В этот год мы все здорово и как-то разом повзрослели. Какие-то занятия бизнесом, учеба, романы, жили полной жизнью. Но к Сереге заезжать не забывали никогда. Потом заезжать стало почти бессмысленно – он почти все время спал, а когда не спал, ему было очень больно.

В начале февраля мне позвонил друг и сказал, что Сереги больше нет. Через несколько часов вся наша компания собралась около его дома на улице Революционной. Мы боялись заходить, боялись увидеть смерть. Потом приехали учителя из нашей школы, и мы вместе зашли в квартиру, где я впервые почувствовал этот запах – ладан, свечи и еще что-то неуловимое, густое и давящее. Ходили в машину и пили джин из горлышка, чтобы протолкнуть комок, стеснялись плакать и все равно плакали, взрослые 18-летние мужики…

Последние несколько лет мы не ездили на кладбище в годовщину Серегиной смерти. Его девушка во второй раз вышла замуж, и мы почти не пересекаемся, Андрюха в это время всегда катается на лыжах за границей, Юсуф ездит в Индию, а мы с Тимуром работаем и забываем о важном! В первый рабочий день после нового года я утром пел нашу песню на улице Революционной, а вечером написал этот текст. Ты всегда в наших головах, Серега, куда бы мы ни уезжали в феврале!