Повод есть. Третьёва дня мы День всеобщего согласия отмечали. Между прочим, в самом-самом начале, когда только-только вспомнили про Минина и Пожарского, когда достали их из учебников, стряхнули пыль, освежили в памяти народа факты, этот день еще назывался также днем примирения. Кого с кем, страна не ведала. Да шибко и не спрашивала. Может, догадывалась, но про себя: «Наверное, день примирения богатых с бедными. Сильных со слабыми. Ну, ну…»
А сегодня - «день 7 ноября – красный день календаря». Кто забыл, напоминаю: 95-я годовщина Великой Октябрьской (пишется, во всяком случае, писалось когда-то только с заглавной буквы), но социалистической революции (оба слова с маленькой).
Не отсидеться, не отбрехаться, мол, заболел, отпустите, домой съездить надо, в общаге картошка кончилась. Слово декана – всем на демонстрацию. Чтоб, как штык!
- Макаров, понесешь транспарант. Лория, ты будешь с ним в паре.
Мы все понимали и почти не сопротивлялись. Более того, понимали, что это большая честь. Брежнева или там кого-то еще из Политбюро ЦК КПСС (все, абсолютно все – и Политбюро, и ЦК КПСС - с большой буквы!) нести нам не доверяли. Мы были еще те обормоты, аполитично рассуждавшие. Впрочем, я-то еще был где-то как-то причесан и приглажен, но Жора Лория, вольнодумец и поэт, ни в какие рамки не вписывался. Дисциплину нарушал. А стихи какие писал? Нет чтобы про любовь, так он злободневные социальные темы поднимал: про очереди за молоком, про то, «как убили бабку за мохеровую шапку». Жванецкого с Высоцким слушал, магнитофонные записи передавал. А я с ним дружил, записи эти слушал. Не-ет, я тоже не подходил.
Не нам суждено было нести Брежнева и Суслова, не нам класть через плечо членов Политбюро Андропова с Черненко. Для этого на факультете имелись отличники учебы.
В наших руках был транспарант со словами «Внешнюю и внутреннюю политику партии и правительства – одобряем!». «Одобрямс» тоже неплохо смотрелся бы. Жора шел с одной стороны, я - с другой стороны колонны. А посреди – наша группа, наш факультет, с отличниками и хорошистами, с бездельниками и зубрилами. И, конечно же, там, в колонне где-то мелькало красивое лицо Ирки Петровой, в которую мы оба были слегка влюблены. А может, не слегка, но все же безнадежно. Сердце нашей однокурсницы принадлежало курсанту высшего летного училища гражданской авиации.
Впрочем, неважно. Вся политическая составляющая праздника Великого Октября (опять же, все с заглавной буквы) нам была по боку. Нам было весело быть вместе с ребятами из института. Наверное, это чувство единения и осталось в сердце и в памяти навсегда. Не выветрилось, не исчезло.
В прах истлели те портреты и те транспаранты с всеобщим «одобрямсом» внутренней и внешней политики партии, с разрядкой напряженности и повышением производительности труда.
Но осталось иконописное лицо Петровой Ирки и застывшие на холодном ветру наши руки, которыми мы держали бешеный транспарант.
Сегодня из календаря исчезла не просто дата октябрьского переворота почти столетней давности. Отсутствует само упоминание об этом событии. Плохо это или хорошо, не мне судить. Чем обернется подобное вымарывание – не мне гадать. А только доброго в этом видится мало. Зачем нам стыдиться своей истории? Это все равно, что стесняться своей старенькой, бедно одетой матери. Она – одна.
В календаре значится, что 7 ноября – это День воинской славы: 71 год назад на Красной площади в Москве состоялся военный парад. Дай-то Бог, чтобы этот факт остался в наших календарях и в нашей памяти и в день 95-летия парада. Ведь вспоминаем же мы сегодня Минина и Пожарского.