Отпусти меня на волю, начальничек…

Они входили по одному – так положено. Взгляд, уставший от тесной кубатуры камеры и строгих по уставу офицеров, с порога начинает бегать по лицам комиссии. Руки по швам, черная кепка содрана со стриженой головы. Очередной заключенный «девятки» (тюрьмы в северной части Уфы) скороговоркой выпаливает доклад, заученный, видимо, задолго до нашего прихода: фамилия, статья, наличие поощрений. И в конце – «Добрый день, гражданин начальник!» Для нас, членов комиссии «по оценке поведения осужденных и определению условий отбытия наказаний» (по-простому -  ослаблению тюремного режима или согласия на условно-досрочное освобождение), день, возможно, с утра и сложился по-доброму. А вот для него, вряд ли... Что там может быть светлого в беспросветной череде долгого существования за решеткой?

Нет, я не оправдываю и не хочу понимать закоренелых преступников. Особенно, педофилов. Попади такой мне, как говорится, в момент посягательства на ребенка - убью из последних сил! Потому что жить среди людей подобная мразь не имеет права – мое личное убеждение. Но те, кто переступал порог комнаты, где заседала комиссия, в большей степени - горемыки по жизни. Коих среди нас, увы, немало. Деревенские безработные, в пьяном угаре угробившие собутыльника, наркоманы, пошедшие на мелкую кражу ради дозы дурмана, пацанье, пойманное с отобранным у кого-то мобильником… 

Больна страна, а мы боремся с отдельными проявлениями недуга! Нет,  наказание за провинность должно быть. Это очевидно. Но оно, к сожалению, горько ныне своей строгостью и избирательностью: среди заключенных того дня, просившихся на послабление или УДО (условно-досрочное освобождение), не было ни одного взяточника, высокопоставленного чиновного вора, самодура-начальника, подтолкнувшего слабого духом на суицид. В комнату один за другим входили люди, мелкие своей значимостью, кого можно было в свое время взять за шкирку, да и отправить на шконку. С затравленным и потухшим взором, готовые смиренно принять любой вердикт. Те, о которых писал Варлам Шаламов в «Колымских рассказах». Помните? «Мы поняли, что жизнь, даже самая плохая, состоит из смены радостей и горя, удач и неудач. И не надо бояться, что неудач больше, чем удач…».

Кстати, о сидельцах, «мотавших» шаламовские срока на северах. Судьба с такими, к примеру, столкнула меня еще на пороге взрослой жизни. Тогда нас, будущих горняков из башкирского Сибая, местный техникум отправил очередной партией на самый север Чукотки, в рабочий поселок Певек. Партнеру учебного заведения – объединению «Северовостокзолото» нужна была очередная партия крепких ребят на дальних приисках. Поездка считалась престижной и по деньгам выгодной, потому брали не всех. Только тех, кто хорошо показал себя в учебе, не боялся физической работы. По рассказам старшекурсников, мы уже знали: иной день по двенадцать часов без разгиба надо будет подкидывать лопатой из приемного бункера на транспортерную ленту промприбора земляную массу. А она шла вперемешку с оловянной рудой -  касситеритом. Вес ее еще тот, не легче жидкого бетона! Но и платили сумасшедшую зарплату – почти в десять раз больше, чем на «материке»! Мы, восемнадцатилетний молодняк, получали в месяц до тысячи рублей! А на дворе, между прочим, было начало 70-х. Тогда это считалось еще теми деньжищами! Жили в рабочей общаге, половину которой занимали бывшие зеки: крепкие мужики-бульдозеристы. Почему-то, помнится, в основном,  народ с Украины. Нам, не нюхавшим жизненного пороха, сидельцы-ветераны и порассказали о крутых нравах жизни на зоне. Это сейчас-то многие знают нехитрые заповеди из общедоступной литературы: мол, не верь, не бойся, не проси. А там мы воочию видели, как поступают с «крысами», людьми двуличными. При мне одному из них, неплохому, в общем-то, человеку отрубили четыре пальца правой руки за воровство у своих. Может, оттого я легко нашел потерянную пачку рублевок из первого аванса наутро в общем коридоре под своим грязным сапогом? Которую, видимо, выронил, когда переобувался в тапки…  

К чему это отступление о тюремных нравах? Да к тому, что многие из тех, кто ныне сегодня сидит за решеткой – жертвы, считаю, жизненных обстоятельств и собственной глупости. Это не матерые уголовники в большинстве своем, а отдельные лица из нашего многоликого сегодня. И условия в колониях теперь другие, относительно приемлемые: устанавливают, к примеру, даже видеотелефоны для общения с родными, ремонтируют актовые залы и библиотеки, ищут аппаратуру для музыкальных ансамблей, создают свои телестудии. Но тюрьма от этого не перестает быть тюрьмой. От которой в России зарекаться не стоит никому. Такова страна наша нынешняя…

…Мы в тот день дали «добро» большинству сидельцев. Кто-то уйдет после судебного утверждения нашего решения на свободное поселение, кого-то ждет долгожданное УДО. Но лично я не уверен, что жизнь у некоторых из них изменится в лучшую сторону, и станут они уже завтра вровень с нами. Конечно, можно и упрекнуть нас: не надо было мягкотелость на комиссии проявлять! А вы сами посидите на ней, посмотрите в глаза сидельцев, в которых умирает не только надежда, но и всякая вера в смысл жизни! И тогда, возможно, в ином взоре, как в зеркале, прочитаете собственное бессилие перед сегодняшней очевидностью. С его заоблачными ценами на самое насущное, той же безработицей на селе, чиновниками-хапугами, двойной моралью, падением нравов. Поднимется у вас после этого рука написать на заявлении сидельца отказ, а?