Перебираясь под Новый год в другую квартиру, первым делом упаковал книги, главное сокровище своего домашнего кабинета. Лишь потом остальное, но книги - в первую очередь. Это уже в крови. И разбирая вещи по новому адресу, начал с личной библиотеки. Однако, бросив взгляд на полки новых шкафов, прогнувшихся под тяжестью томов, вдруг осознал, что кроме меня самого эти ровные ряды книг, собираемые любовно всю сознательную жизнь, уже не будут востребованы никем. Потому как их время, похоже, проходит… И от такой мысли стало немного грустно.
По домашним собраниям сочинений, отдельным книгам мог бы составить хронологию своей жизни. Вот, скажем, Альфонс Доде – достался от отца. Сам он, фронтовик, не был книгочеем. Но по какому-то партийному списку райкома однажды завез в дом кирпичики, пахнущие свежей типографской краской. И Пушкина, и Чехова, и Толстого. Я же, сопливый второклашка, с упоением таскал тогда из ближайшей библиотеки сказки. Чуть подрос и перешел на домашнюю библиотеку. От книг нас с братом нельзя было оторвать! После грозного отцовского «Отбой!», мы с ним вставали к окну и продолжали читать при свете уличного фонаря. Кстати, брат именно поэтому сильно подсадил зрение…
Пристрастие к литературе выгодно отличало меня в горном техникуме от своих сверстников – простых сибайских хулиганствующих пацанов. У нас, осваивающих после восьмилетки главную профессию зауральского городка, в программе были предметы девятого и десятого класса. Потому на уроках литературы я отдувался за всех ребят: даже учительница закрывала глаза на то, что на ее занятиях солировал обычно я один.
Уже в армии, в ранге старослужащего, мог позволить себе засиживаться после отбоя с томами О'Генри и Драйзера. Может оттого, отслужив, не стал поступать в горный институт, куда традиционно по наущению родителей уходили все сибайские дембеля, а выбрал к досаде отца свердловский журфак. А он, бедолага, все два года моей службы исподволь заводил, оказывается, знакомства в магнитогорском вузе…
Все последующие годы занимался книгонакопительством. Модные Дюма и Дрюон, Пикуль и Анна и Серж Голон, Есенин и Шишков, Распутин… А потом начал появляться и Солженицын. В холостяцкой квартирке начинающего репортера уфимской «Вечерки» полки с магнитофонными бобинами чередовались с рядами полных собраний сочинений. Девчонки, тусовавшиеся чуть ли не ежевечерне в моей келье, в первые минуты даже робели слегка. Но дешевый вермут с портвешком, да Дассен с «битлами» быстро возвращали их в атмосферу раскрепощенности… По выходным дням с приятелем-журналистом Андрюхой Ничковым, таким же книгоманом, пробирался по тайным тропкам к месту сбора в заброшенном углу какого-нибудь уфимского парка очередной «тучи». С азартом торговались с продавцами, обменивались одинаковыми томами, довольные торопились по домам. Чтобы затаиться в тиши квартиры с очередным томом из серии «Современный детектив».
Кстати, к моей радости, второй сын, уступая настойчивым просьбам, в двенадцать лет пристрастился к Есенину, потом к Ильфу и Петрову, позже взял в руки «Как закалялась сталь», Астафьева и Распутина. И что доброе в нем заложилось, похоже. А вот семилетняя дочка, скорее всего, читать уже не полюбит… Ну, нет в ней тяги! Это по ней видно.
…Теперь вот сижу и смотрю на ровные ряды своей домашней библиотеки. Для кого собирал все это богатство, спрашивается? Для детей, конечно. Так нас приучили родители. Это у нас в крови. Потому мы временами и бываем такими, правильными и скучными. А у тех, кто идет за нами, иной темп жизни, другая философия. И переубедить их, по всей видимости, мы уже не в состоянии. И доказать, что книги пусть с чужими, но умными мыслями – благо, тоже не сможем. Несмотря на всю свою начитанность.
А жаль…