История – величина переменная

Недавно жизнь свела меня с интереснейшим человеком, доктором физико-математических наук, профессором Башкирского государственного университета Александром Чувыровым.

Александр Николаевич стал известен во всем мире благодаря находке Чандарской плиты - фрагмента каменной трехмерной карты, найденной им в деревне Чандар Нуримановского района Башкирии. Группе ученых под его руководством удалось установить возраст карты: предположительно 20-30 миллионов лет. Находка эта не вписывается ни в какие рамки исторической науки о происхождении человечества, буквально опровергая все и вся в этой области. Пока больше ничего подобного не найдено нигде на планете Земля. Более того, Генштабом России проведена картографическая аэрофотосъемка нашего региона и документально подтверждено, что на каменной карте закартографирована именно наша местность. Там есть и река Белая, и Чесноковская гора и даже Чандар, где плита была найдена. Но об этой совершенно потрясающей истории я напишу попозже и более подробно.

Сейчас же хочу рассказать о большом русском ученом Матвее Любавском, с которого, можно сказать, началась наука в Уфе. О нем я также узнала от Чувырова.

Александр Николаевич рассказал мне, что Матвей Кузьмич Любавский, ректор московского государственного университета, ученый-историк, академик был оправлен в Уфу в ссылку в начале 30-х годов. Это было связано с делом академиков Платонова и Любавского, которые в изучении истории России опирались на факты, на архивные данные. Сталину это было не нужно. Он решил переписать историю с точки зрения большевиков, а честные ученые мешали сделать это.

В брошюре «Очерки истории научных учреждений» Александр Чувыров пишет о том, что в 30-е годы, когда в стране проводились «зачистки» среди ученых, академический корпус российской науки, состоящий из старой российской интеллигенции, был почти уничтожен. Но в отдельных регионах, в том числе и в Башкирии, наука достигала поразительных результатов и бурно развивалась. Это было связано с тем, что в Конституции 1918 года были даны большие права регионам, в том числе и автономиям. Появление Любавского в Уфе странным образом совпадает с открытием Института национальной культуры. Матвей Кузьмич был принят на работу в этот институт научным сотрудником приказом за № 1, когда не было еще даже ни директора, никакого другого руководителя. Зарплату Любавскому назначили по тем временам большую – 1600 рублей. Это был ученый с мировым именем, который, и проживая в Уфе, вел активную переписку с выдающимися учеными 12 стран мира и не прекращал своих научных исследований и изысканий в области истории России. Он создал обширную картотеку научных сведений из трех тысяч документов. Именно он, по мнению Александра Чувырова, создал литературно-историческую школу в нашей республике.

В Институте национальной культуры Любавский проработал научным сотрудником с марта 1932 по 1936 год до своей кончины и написал ряд монографий, знакомство с которыми возможно было только по специальному разрешению. Понятно, что новая история в них не нуждалась. Гриф секретности был снят с них только в период Хрущевской оттепели, но это не коснулось рукописи книги «Очерк башкирских восстаний в ХVII-ХVIII вв.»

Но, по словам Чувырова, «Очерк башкирских восстаний в ХVII-ХVIII вв.» и другие монографии Любавского до сих по не опубликованы, несмотря на многократные обращения ученых к первому президенту республики сделать это. Рукописи находятся в архивах ФСБ. И самое печальное то, что они написаны карандашом и постепенно под воздействием времени осыпаются и становятся малопонятными. А в рукописях Любавского, например, по словам Александра Чувырова, прочитавшего их, содержатся исторические сведения о том, что башкиры, как, впрочем, и калмыки, и чуваши, не участвовали в боевых действиях войны 1812 года. По Указу царя Александра I все малые народы находились в военном резерве. Это был вполне разумный Указ, сохраняющий численность небольших народностей. Также Любавский в своих монографиях писал о том, что башкиры были всегда собственниками своих земель и представители других национальностей, которые вели мягкую колонизаторскую политику, скупая эти земли, зачастую вынуждены были иметь дело с судами. Им доставались самые бросовые земли, неугодья. Такова историческая правда, подтвержденная документальными изысканиями ученого. Но она до сих пор никому особо не нужна.

А о том, что происходило с этой правдой в сталинские времена и вовсе жутко читать.

Дело об «академических вредителях» не сходило со страниц печати и ясно показывало, что ни о каком объективном следствии «по делу Платонова-Любавского» не могло быть и речи. В атмосфере вражды и подозрительности к старой интеллигенции, открыто обвиняемой во «вредительстве», следователи ОГПУ усмотрели в группе ученых крупную контрреволюционную организацию, которая ставила своей целью ни много ни мало, а «свержение советской власти и установление конституционно-монархического строя в стране». О том, как добывались доказательства по делу, академик Любавский оставил красноречивое свидетельство - так и оставшееся неотправленным из ссылки письмо к прокурору СССР И.А. Акулову, которое также находится в архивах ФСБ.

Несоответствия и несообразности контрреволюционного дела, в котором ключевую роль играли 70-летние академики С.Ф. Платонов и М.К. Любавский, смущали многих. Поэтому в середине следствия была организована шумная кампания по научному разоблачению контрреволюционеров. На опальных ученых была пущена волна «научного гнева» со стороны «правоверных» коллег. В январе 1931 года в Ленинграде прогремела дискуссия «Классовый враг на историческом фронте». Ее стиль и характер вполне понятны даже из одного короткого пассажа, принадлежащего главным докладчикам - Г. Зайделю и М. Цвибаку: «Тарле - прямой агент антантовского империализма, находился в теснейшем союзе с германофилом монархистом Платоновым. Вместе с такими людьми, как Любавский, Лихачев и др., они составили центр контрреволюционного вредительства!». Такая поддержка широкой научной общественности придала новые силы следствию.

Можно задаться простым вопросом: «Для чего все это задумывалось?» Ответом на заданный вопрос послужила статья Сталина в октябрьском номере за 1931 год журнала «Пролетарская революция и Большевик». Статья называлась «О некоторых вопросах истории большевизма». В ней сформулирована программа для историков. Первая задача - переделка истории партии, затем пересмотр общей русской и мировой истории. Что касается методологии, было сказано, что только «архивные крысы», «безнадежные бюрократы» могут заниматься поисками документов и фактов, их нужно интерпретировать с точки зрения текущего момента. Главное - это правильная установка. И, наконец, в 1936 году публикуется инструкция по преподаванию истории в школах, вузах и техникумах. Круг замкнулся, и 70-летние академики остались вне его.

Последний год жизни Любавского в Уфе с точки зрения быта был просто ужасным. Его перевели на хозрасчет, и ученый остался практически без денежного содержания. Семье Любавского запретили приезжать в Уфу и помогать ученому. Он жил в каком-то сарае по адресу Зенцова,16, голодал и даже вынужден был просить подаяние на рынке, который в те времена находился на месте нынешнего авиационного института. Это также стало известно недавно из архивов ФСБ. Буквально за год полуголодное существование довело академика до чахотки и смерти. Так тоталитарный режим расправлялся с носителями неугодной ему исторической правды.

Александр Чувыров добился установления памятника Матвею Любавскому на Сергиевском кладбище. А кто же из наших ученых наберется смелости, чтобы довести до издания его научные труды? Ведь в них есть много такого, что не совпадает с укоренившейся официальной версией, но соответствует исторической действительности…

Несмотря ни на что Матвей Любавский оставался до конца дней своих честным ученым, который не поддался злобе дня и сиюминутным политическим установкам.