Короче, Алексиевич

Чем примечателен спор о правомерности награждения Светланы Алексиевич нобелевской премией по литературе? Есть в нем одна нелогичность. Сторонники Алексиевич с жаром опровергают всякие пустяки и вздор, всячески уклоняясь от обсуждения основного объекта критики, — творческого метода лауреата.

Разберем его на примере книги «Цинковые мальчики». Кстати, в ней писательница дает развернутое определение жанра: «Документальная литература — художественная проза, исследующая исторические события и явления общественной жизни путём анализа документальных материалов, воспроизводимых целиком, частично или в изложении».

Проблема в том, что никаких документальных материалов у Алексиевич нет.

Нет магнитофонных записей бесед со свидетелями событий. Как признает сама писательница: «Я очень жалею, что стёрла кассеты, обычно храню их только два-три года». Нет текстов, заверенных подписями интервьюируемых. Нет ни одного проверяемого свидетельства. В книге нет даже указания, кому конкретно принадлежат те или иные высказывания. Свидетельства анонимны. Из рассказов тщательнейшим образом удалены важнейшие для достоверности детали. Такие, хотя бы, как время и место события.

Методика идеальна для фальсификаций. При желании автор может нести отсебятину, не опасаясь быть пойманным с поличным. Может редактировать исповедь, как душе удобно — поменять контекст, нетипичное сделать типичным, случайное представить закономерным, и наоборот.

Обоснованных сомнений в достоверности тех или иных эпизодов высказано немало. В 1993 году Алексиевич проиграла дело по защите чести и достоинства. Она не смогла предъявить доказательства достоверности утверждений, вложенных в уста собеседников.

О качестве работы с фактурой на суде сказала одна из героинь «Цинковых мальчиков»: «Имя моё она написала неправильно: я Инна, а у неё Нина Головнева. У моего сына звание старший лейтенант, а она написала — младший». Писательница включила эти слова в свою «документальную» повесть.

Кстати, своих раскрывающих душу респондентов Алексиевич оценивает невысоко: «Лидия Гинзбург, исследуя мемуары, обнаружила: чем талантливее мемуарист, тем больше он врёт, то есть тем больше в них его воображения, чувств, интерпретаций, догадок. Так и мои герои, мои рассказчики — они талантливо заполняют описываемое событие своим отношением к нему, они как бы творят его. Более достоверны, скрупулёзны обычные люди, но я-то ищу рассказчика, который не просто живёт, а запоминает, как он живёт, потому что у обыкновенных людей другой грех — они не слышат музыки бытия, не чувствуют потаённого течения в наших днях высшего смысла, не улавливают многоликой связи между событиями, между рациональным и иррациональным». Иными словами, умные участники событий врут, простодушные недопонимают, и только автор из прекрасного далека, руководствуясь исключительно собственным чутьем (в отличие от других документалистов Алексиевич не ищет независимых подтверждений рассказанным ей историям), способна передать правду. Точнее, ее ощущение. Ибо, как сказано самой правдорубкой: «Ощущение точности… создает множественность». Если все свидетели говорят, что было так, значит, так оно и было. Вопрос — не переиначены ли слова «всех», а если переиначены, то насколько — не остался без ответа.

В книге приведена литературная экспертиза, сделанная для суда в защиту Алексиевич. И вот, что там говорится: «Достоверность и художественность присутствуют в ней в пропорциях, позволяющих отнести названное произведение к художественной прозе, а не к журналистике».

Так что, автора уличать бесполезно. Свист? Да, свист. Зато какой художественный!

И еще несколько характерных особенностей творчества. Один из них примитивен до безобразия и испокон веку используется пиарщиками (не путать с лауреатами нобелевской премии). Это — игра эпитетами. Не любит Алексиевич СССР, значит, все происходящее в Советском Союзе будет характеризоваться сугубо отрицательными эпитетами. Возьмем, например, обыкновенный советский трамвайный билет. Казалось бы, чем может не угодить клочок бумаги. Однако же: «Единственный документ, документ, так сказать, в чистом виде, который не внушает мне недоверия, — это паспорт или трамвайный билет. Но что они могут рассказать через сто или двести лет (дальше нынче и заглядывать нет уверенности) о нашем времени и о нас? Только о том, что у нас была плохая полиграфия…»

И снова мы видим аргументацию, типичную для сторонников фольк-хистори: документы правды не скажут, очевидцы врут, как очевидцы, и только мне открыта истина. Верьте мне, люди.

После претензий к плохой полиграфии фраза — «В накопителе запах испорченного туалета» — кажется верхом беспристрастности.

И, наконец, главный фокус. Любая деятельность требует осмысления. Есть осмысление — есть убеждения, есть сомнения, есть выбор, есть поступок, есть ответственность. «Когда у человека есть Зачем жить, он может вынести почти любое Как», — утверждал Ницше. Алексиевич вычеркивает Зачем. И дело в шляпе. Жить не хочется.

Попробуйте применить этот прием при описании, скажем, появления младенца на свет. В подробностях расскажите о физиологии родов. Обязательно упомяните, что в роддоме «запах испорченного туалета». Дайте слово роженицам, чтобы показать бесчувственность и непрофессионализм персонала. От лица персонала в красках опишите поведение мамаш-отказниц. Наркоманок, заразивших младенцев ВИЧ-инфекцией. Вертихвосток. Безалаберных дурех. В красках опишите, как на радостях по-свински бухают папаши. Картина рвотных масс обязательна. Сделайте плавный переход к неприятным аспектам физиологии младенцев, благо обмен веществ у них стремительный. Добавьте черствость работников ЗАГСА. И плохую полиграфию свидетельства о рождении. А сколько негативных эмоций можно вызвать рассказом о неизбежных болезнях! В заключение представьте картину смерти старого немощного всеми забытого инвалида. Самое главное, ни намеком не дать понять, что на свете существует любовь. Результат будет, что и у нашего нобелевского лауреата.

О войне писали не удостоенный нобелевской премии Лев Толстой и удостоенный Михаил Шолохов. Сравните их со Светланой Алексиевич. Сравните их книги, разница разительная. Причина в наличии человечности у одних и ее отсутствия у другой.

Алексиевич — негуманист. Почему так и почему за это присуждают нобелевскую премию — разговор отдельный.