Короче, памятник Федору Шаляпину

Этот мраморный памятник 17-летнему Федору Шаляпину (именно в этом возрасте он и попал в состав труппы С.Семенова-Самарского мимоходом в Уфе) разместился в нише недавно отстроенного перехода, соединяющего корпус Уфимской академии искусств вместе с концертным залом имени Ф.И.Шаляпина и гостиницу «Агидель».

Памятник был установлен в рекордные сроки, за несколько месяцев (а Башкирия славится своими рекордными стройками) — специально ко Дню республики. Над этой дебютной работой молодой скульптор Рустем Хасанов, преподаватель отделения скульптуры УАИ,  работал полтора года. Вначале ее планировалось поставить у шаляпинского домика, где певец жил. Покойная Галина Александровна Бельская, главный активист шаляпинского центра в Уфе, мечтала сделать там центр его имени, но дело как-то не заладилось. А концертному залу реконструированного института искусств как раз присвоили имя Федора Шаляпина и установили его мемориальную доску. Стоящая рядом афиша очень портила вид, и на ее место надо было поставить что-то более внушительное.

Первоначально проект задумывался как небольшая квадратная площадь, уходящая вглубь от улицы Ленина, с коваными воротами, которые стали бы парадным входом в институт искусств. Но предварительный расчет в 25-30 миллионов рублей расстроил этот план, и сквер из проекта ликвидировали, оставив памятник с портиком. Смысловую привязку его устроители усмотрели и в том, что памятник будут видеть посетители уфимского театра оперы и балета, построенного в подражание Ла Скала, где состоялся международный дебют Шаляпина. Так, стоящий напротив оперного театра певец будто бы смотрит в свое будущее.

Очевидно, что по замыслу вся эта пластическая группа должна была начать в нашем городе традицию интимного неброского памятника. Как если бы проходя по улочке средневекового города, мы совершенно случайно обнаружили в каком-нибудь укромном уголке небольшую нишу с мраморным бюстом, освещенным мягким светом, в окружении зелени — такой изначальный настрой угадывается по скульптурному исполнению автора молодого Шаляпина. Но то, что при участии архитектора возникло в реальности — интимным уже не является. Само размещение памятника между двумя большими зданиями, через дорогу от которых находится еще одно здание парадно-дворцового типа — Оперный театр — делает масштаб этой работы несравнимым с его архитектурным окружением. Памятник недостаточно мал, чтобы быть интимным, но и недостаточно велик, чтобы смотреться на равных среди окружающих крупных объемов. Спорна работа и пластически — по сравнению с соседними объемами, имеющими не пластическое, а ретроспективно-историческое исполнение. Бывшее здание Дворянского собрания, когда-то выполненное в стиле провинциального классицизма, выдержав многочисленные реставрации, выглядит как женщина в возрасте с килограммами макияжа на лице. Расположение группы выдает желание архитектора добиться идиллической чистоты форм, где бы молодой Шаляпин играл роль девственника, с которым тем не менее невозможно завязать интим — настолько он выпадает из средового окружения. От этого привязка скульптурно-архитектурного блока к соседним блокам выглядит неуверенной. Эту неуверенность можно было бы преодолеть, сильнее оторвав памятник от ниши, выдвинуть его вперед, чтобы подчеркнуть центричность композиции, заявленную аркой или, напротив, сделать их более компактными, чтобы создать у зрителя полное ощущение ниши. А возникший вариант между-между, когда мы видим не нишу, имеющую центром пустоту, и не группу, которая имеет центром объем, не может не раздражать.

Таким образом, образ проникновенности, который должен нести памятник, превращается в доску почета за счет плоскости, обращенной к променаду с очень выделенной частью. В центре стоит эдакий герой производства, который неплохо заработал, сумел приобрести цивильную одежду и единственное, что напоминает о его тяжком труде — это непонятные пока глыбы камней за его спиной. Так, ни по тактильности материала, ни по глубине, ни по масштабу группа не отработала предполагаемую задачу. Если бы вместо памятника внутри расположили мемориальную доску — это была бы не вещь, явленная самой себе, а местозамещение, то есть символ ради символа, знак ради знака, представляющий собой большую аллегорию, чем то, что мы имеем сейчас. И наоборот, памятник изящен сам по себе, но он слишком реалистичен. Изображая юного Шаляпина, который только начинает творческий путь, автор попадает в скульптурный код пионеров советской эпохи, 30–40-х годов за счет белого материала, некрупных размеров, академической манеры исполнения. Скульптура сама по себе напоминает пионера-ангелочка, причем несколько жеманного. В сочетании с нарядными колоннами получается сплошная патока. Возможно, хрупкое тело юноши как раз хорошо бы смотрелось в окружении грубых тектоничных опор, элементов, восходящих к пещерным сводам. Натуралистичность и полная лишенность аллегории позволяет так же пристально рассматривать и капители колонн, которые как раз оказываются стилизованными под коринфский стиль, так как часть над акантовыми листьями оказывается неклассично голой.

В общем, само исполнение скульптуры оказалось безнадежно испорчено архитекторским решением. Что ж, такое в искусстве бывало не раз — достаточно вспомнить историю знаменитой скульптурной группы Огюста Родена — «Граждане Кале». Отсутствие постамента, которое по художественному замыслу скульптора должно было поставить шестерых граждан Кале не возвышающимися над толпой, а вровень с людьми, идущими по торговой площади, как и в 1347 году, когда они шли в стан врага, чтобы пожертвовать собой ради спасения своего города. Однако это желание автора было услышано только после его смерти…