Педпрактика

Был такой короткий славный отрезок брежневизма, когда студентов захолустных вузов где-то в феврале-батюшке отправляли на практику не в больное с детства Иглино, а в передовые (по тем временам) области страны. Ну, например, Краснодарскую. Сейчас об этом больно вспоминать, потому что ждал нас не красавец Краснодар, а який-нибудь районный центр, где Агафья Федосеевна откусила ухо народному заседателю. Мало того: Гоголь со своими малоросскими выдумками бледнеет перед тогдашней гендерно-бандитской действительностью. Доярка Мария заколола вилами свою напарницу за то, что та имела неосторожность предложить скотнику Юрию, считавшемуся гражданским мужем Марии, свои вареники.

Откуда же я, четверокурсник башкирского педагогического вуза, сходящий из автобуса «Краснодар — райцентр», мог знать, что все здесь живущие мужики давно женаты, а других просто нет? Дефицит мужского пола превратил милое пахнущее даже зимой вишнями поселение в поле битвы фантастически хорошеньких амазонок за грязных вонючих ублюдков.

Итак, я сошел с автобуса. Площадь автовокзала, на 99 процентов заполненная женщинами, затихла, как степь перед грозой. Даже трехлетняя девочка перестал ковырять в носу и сказала: «Ой, бл...ь!»

Старуха, торговавшая солеными огурцами возле пристанционного туалета, поманила меня пальцем и изложила всю подноготную. Я ужаснулся.

Дело в том, что у нас в Башкирии все наоборот. Мои друзья, провожавшие меня на практику, рассказали, как две деревни дрались одна на другую за то, что рябая Марфуга заказала «Естердей», а ей поставили «Хей Джют». Словом, говорила старуха, скармливая мне огурцы, из-за которых я потом полдня не выходил из туалета, вот он стоит, Юрка, из-за которой человека убили.

Юрка был великолепен. Его лет пять не стриженые волосы несли на себе свет краснодарского солнца. Они вились, как вьюн над водой из одноименной казацкой песни. Он сплевывал подсолнухи в густую оздоровляющую пыль и являл собой нечто среднее между Киркоровым в первые две недели женитьбы на Пугачевой и Юрием Лозой, уставшим ругать мировую попсу.

Юрка бросил на меня взгляд учителя на хромого ученика и дружелюбно улыбнулся.

— На сколько остановился?

— Три месяца.

— Тогда так. Сначала по всем. Потом сделай вид, что выбрал одну. И тогда не дай тебе госпидя. Понял?

— Где ж я денег столько возьму? — спросил я, вспоминая, как три месяца отдавал долг за девушку, которая щелкнула меня по носу, сказала «дурашка» и ушла из ресторана. С тех пор я ее не видел.

— Ну, ты точно дурашка, — сказал Юрка. — Они тебе будут давать. Много не бери. Пятерку, червонец, ну, в крайнем случае, четвертной. — Потом отвернулся к толпе девушек, ткнул в одну из них, сказал «Ты!» и ушел, держа ее за попу.

В отделе народного образования женщина, представившаяся управляющей, упала в обморок. Я бросился ее поднимать, кричал «помогите», пока в комнату не ворвалась бригада одетых в серое медсестер. Я потом понял, что это были не медсестры, а сотрудницы наробраза. Они подняли свою начальницу, бросили ее на кожаный диван и спросили хором, что у меня случилось.

Я ответил, что со мной все в порядке, что я практикант, что пришел представиться, а вот эта женщина упала в обморок.

— Это не женщина, — сказала одна из присутствующих, — это тварь!

— Везет же тебе, чучело, что ты моя родная сестра, — сказал труп, открывая веки. — Пошли все вон, проститутки!

— Этой гадине 35 лет! — кричала сестра, выталкиваемая из кабинета. — Она тебя на 40 лет старше!

Через 20 минут я тоскливо оглядывал двухэтажные апартаменты, терпя ревнивые повизгивания одноглазого мопса. Это был единственный мужчина в доме.

— А что это с ним? — спросил я хозяйку, таскавшую на стол разнообразную снедь.

— А он, кобель, к сестре моей на участок залез за сучкой тамошней. С тех пор с одним глазом и ходит.

Что хочет молодой, бурно зреющий мужчина в 22 года, которому хочется не работать, а спать, жрать и получить зачет по практике? Он хочет спать, жрать и получить зачет по практике. Все остальное — факультативно. И главное — чтобы все это осталось без последствий.

Теперь — правду. Анна (именно так звали меня избравшую) была не просто хороша. Она была фантастически хороша! Ее пахнущие лавандой богатства душили меня до тех пор, пока их владелица не получала желаемое. Я засыпал в поту и в поту просыпался, потому что мною уже манипулировали. На уроках, кои мне все же приходилось вести (советская власть, дисциплина!) я засыпал над классным журналом, и дети сидели в тишине, пока не звучал звонок.

Анна звонила в обед заведующей школьной столовой и говорила тихим, но металлическим голосом: «Передайте, пожалуйста, моему мужу, чтобы шел обедать домой, а не травился в вашей поганой столовой!»

Когда-нибудь это должно было закончиться.

Юрка, выживший в этом аду, оказался на редкость покладистым парнем. «Что, паря, хреново? — спросил он меня, качаемого ветром. — Да ладно, не падай. Давай я тя за магазин отнесу. Ох ма, легкий-то какой! Как литр портвейна... Слушай, сделаем так. Ты ведь из монголов? Из татар? Да какая разница! Скажешь Аньке: мол, пока матери подарок не привезу и благословенья не попрошу, никакой женитьбы. У нас, мол, у абреков, это строго. Чуть что, башку долой, и спи невеста до следующего жениха.

В ответ на предложение Анны подарить маме золотое колье я взмок, как роса поутру, и сказал, что казацкого цветастого платка будет вполне достаточно. Плат выбирали всем райцентром. Со складов центрального универмага вынесли все — вплоть до парусины времен крымской кампании. Анна платок одобрила и достала из лифчика пачку денег объемом с полное собрание Дюма. На мои робкие попытки потрясти своими 18-ю рублями мне сказали, что я милый и славный...

Медсестры, одетые в серое, толпились у дверей автобуса. Юрка, окруженный малолетками, подмигивал мне понимающе. Девочка по-прежнему ковыряла в носу. Старуха протягивала мне соленый огурец. Станица благоухала весной и остывшей любовью. Прости меня, Господи! Прости меня, Господи!..